— Вы тут чего устроили, святое воинство? — не удержался я от комментария.

— Не могу знать, ваше благородие, — инок чёрной ветви был в закрытом шлеме. За забралом чуть светился зелёный огонёк. — Прошу, господин! Вас ожидают.

Он указал мне дорогу.

Лагерь разбили прямо у серой зоны. Ограждение солдаты Церкви колотили прямо по границе, оставив совсем небольшой проход. Где-то рычали бензопилы, трещало дерево, стучали молотки. В хмари сопряжения, за пределами церковного бивака, виднелись фигуры дозорных. Точно к войне готовятся… Куда я лезу вообще? С каждым мигом всё меньше и меньше мне нравилась идея быть сейчас здесь, а не в кровати с Лизой.

Игумен Пётр нашёлся в небольшом полевом шатре, почти примыкающем к зоне. Когда я, обалдевший от суеты и её масштабов, вошёл внутрь, он по-отечески раскинул руки и пошёл ко мне навстречу.

— Господин Артемьев, ну наконец-то! Я всё думал, пойдёте ли вы до конца!

Я пожал протянутую руку, отметив жесткий и изучающий взгляд священнослужителя.

— Что происходит, Ваше Высокоблагородие? Я думал это просто беседа. Я узнаю то, что вам надо, вы узнаете, что надо мне. Между нами воцаряется доверие, и дальше мы вместе сражаемся с полчищами порождений серого мира. Ну, или что-то ещё в этом духе. А сейчас… Вы готовите вторжение к демонам?

— О, если бы можно было сохранить душу, ступив на проклятую сторону, то Первая Церковь давно бы была там. Увы, мой друг. Увы.

— Тогда что вообще тут происходит?

— Воины Иисуса должны быть готовы к любым трудностям днём и ночью, — заучено выдал игумен. Он даже приосанился, продолжая: — Должны стойко и беспрекословно переносить невзгоды священной борьбы. Должны в любое время дня и ночи исполнять священный долг перед Его Императорским Величеством и Человечеством. Должны с честью сражаться с любыми проявлениями потустороннего. Воин Иисуса есть часть общего воинства, и каждый боец должен уметь взаимодействовать как с противником, так и с соратником в любых условиях. Воин Иисуса…

Так, сейчас мне весь устав зачитают? Надо немедленно остановить игумена.

— Учения под шумок проводите, да? — прервал его я.

— Да, — коротко согласился он. Сверился с часами. — Как говорится: тяжело в учении, легко в сопряжении. Мы можем уже выдвигаться, Илья. Как раз дойдём до места.

— Мне б зарегистрироваться, — потянулся я к телефону, но Пётр остановил меня успокаивающим жестом.

— Зона зарезервирована для операции Первой Церковью, — как ребёнку объяснил игумен. — Не волнуйтесь, Илья Александрович. Всё под контролем. Мы входим, вы говорите. Мои люди обеспечивают прикрытие на случай возможных эксцессов. Всё просто и буднично с нашей стороны. Если, разумеется, не учитывать такой уникальный опыт с вашей персоной, Илья. Поверьте, вашу историю уже вносят в летописи Церкви. Но следующую страницу будут писать завтра.

Последнюю фразу он проговорил почти с угрозой. Я даже повернулся к нему, но лицо игумена ничего не выражало. Но точно не показалось.

— Мы же на одной стороне, да? — осторожно уточнил я.

— Надеюсь, — без улыбки ответил Пётр. — В худшем случае это были лишь учения.

У меня были комментарии на счёт целесообразности таких маневров, но, будем честны — игумен сжигал не мои ресурсы. Если они так тренируются, то Иисус им судья. Меня скорее тревожила шумиха вокруг моих предстоящих «дебатов» с бездушным. Не вспугнули бы они моего оппонента.

Хотя может лучше бы вспугнули, а? Очень неловко стало. Одно дело, когда ты сам решаешь проблему и волен в выборе средств, другое, когда ты становишься чужой пешкой. Да, пока ты идёшь к вершине, тебе придётся быть чьей-то фигуркой, но когда ты там уже был, опускаться до роли инструмента неприятно.

— Идёмте, Илья…

Мы вышли из-под навеса и почти сразу же оказались в серой зоне. Под ногами мягко пружинил мох. Я плавно двигался за ковыляющим впереди игуменом, который помогал себе посохом. Его тиара сменила цвет на оттенки серого. Шагов через десять мы вышли к трём фигурам, застывшим среди тёмных деревьев.

Уже подходя к ним, я почувствовал их силу. Паладины Церкви… Да, игумен всерьёз подошёл к работе, раз даже этих пригнал. Это ведь не просто служители, это сильные одарённые, посвятившие всю свою жизнь лишь искусству сражения. Высокие, бронированные бойцы с огромными двуручными боевыми крестами. Все трое были в белых плащах, а страшного вида оружие покоилось за спинами, отчего казалось, что каждый из паладинов решил прогуляться на личную Голгофу.

Лица воинов были открыты, чисты и безмятежны. Никаких бород! На головы накинуты тканевые капюшоны, с мощных шей свисают кресты-обереги. У того, кто стоял по центру, священных амулетов на груди было под десять штук разного размера. Вместо левого глаза у бойца зияла уродливо зажившая рана, и повязку он демонстративно не носил, но даже с таким косметическим вмешательством воин выглядел благородно.

Все трое поприветствовали игумена почтительными кивками.

— Ваше Высокопреподобие, мы готовы, — мелодично произнёс одноглазый. Лет сорок ему, а голос как у юноши. В хоре поёт?

— Святейшие братья, — поклонился им игумен. — Пусть вера направит ваши клинки, и да славится имя Его!

— Аминь, — хором прогудели воины.

Я смотрел на паладинов с показным восхищением, испытывая фантомные боли. Передо мною стояли самые злейшие мои враги из старого доброго будущего. Элита Первой Церкви. Самые обученные, самые стойкие, самые преданные делу воины. Ох, как с ними было сложно. Сколько крови попили их вылазки!