Шрифт:
– Его оперировали вы?
– Нет. Я военный хирург, но уже давно не практикую. Я больше года пытался вернуть его к жизни.
– Вам это удалось?
– Да. Он вернулся к жизни. Он даже начал улыбаться. Эта история убила его.
– Кто эти молодые люди, которые сидят с вами?
– продолжал судья, пытаясь понять, что показалось ему необычным и даже странным в этом докторе Перегудове и в его молодых приятелях.
– Пастухов, Хохлов, Злотников, Мухин, - перечислил он, заглянув в принесенный охранником листок.
– Мои друзья. Мы вместе воевали в Чечне.
– Кто они?
– В прошлом - офицеры-десантники. Сейчас кто кто. У Пастухова небольшой деревообрабатывающий цех в Подмосковье. Хохлов и Мухин - совладельцы частного детективно- охранного агентства. Злотников - актер.
– Высокий, русый, на красной иномарке - он?
– Он.
– Вспомнил, - сказал судья.
– Он мелькал в каких-то рекламных роликах. То ли про стиральные порошки, то ли про жевательную резинку. Я не ошибся?
– Правильно, про "Стиморол", - с усмешкой подтвердил доктор Перегудов.
– Только не говорите ему об этом. Его очень тяготит бремя славы.
Нормальный человек. Плотный, сильный. Спокойный. Нормально, с достоинством, держится. Судья понял: а вот как раз это и было странным - их нормальность, обычность. Эти молодые люди были из обычной жизни, из ее середины, не затронутой ни психозом современной рок-культуры, ни лихорадочным азартом бизнеса, жизни на грани фола. Ни спесью богатства. Ни гордыней бедности. Чувство собственного достоинства? А почему это странно? Это тоже нормально!
Судья Сорокин вдруг осознал, что это не они, а он живет в странном мире. Привычный для него мир наверняка кажется странным и даже, возможно, жутковатым человеку из обычной жизни. То, что нормально, рутинно для него, может выглядеть совсем иначе при взгляде со стороны. И потому он задал вопрос, задавать которого вовсе не собирался:
– Что вы думаете обо всем этом?
Доктор Перегудов неодобрительно покачал крупной головой с залысинами, делавшими его лоб обширным, монументальным:
– Ничего хорошего.
– Вы сказали следователю, что не верите в виновность Калмыкова, напомнил Сорокин.
– Так записано в протоколе. Вы и сейчас не верите?
– Нет. Он не убийца. Вы и сами в это не верите.
– Но он признал себя виновным.
Доктор Перегудов пожал сильными, обтянутыми коричневой кожаной курткой плечами.
– Не знаю, почему он это сделал.
– Что же, по-вашему, все это значит?
– Похоже, его использовали как рычаг давления на Мамаева. А потом сдали. Если бы не всплыла эта квартира, его бы оправдали?
– Вряд ли. Дело, скорее всего, было бы возвращено на доследование.
– Вот вам и ответ. Кто-то очень этого не хотел.
Судья Сорокин сумрачно усмехнулся. В этом и была разница между ним и человеком из обычной жизни. Доктор Перегудов мог строить любые, самые фантастические предположения. Они могли быть верными или неверными, это не имело никакого практического значения. А от оценок судьи зависела судьба конкретного человека. Судьи - всегда реалисты. Такая профессия.
– Почему дело Калмыкова заинтересовала ваших друзей? спросил Сорокин. Вас - понимаю. А их?
– Он наш.
– Что значит ваш? Вы вместе воевали?
– Нет. У нас была другая война. Но он все равно наш. Не знаю, как вам это объяснить.
– Не затрудняйтесь, я понял. Вы хорошо знаете его?
– Мне кажется, да.
– Он вам рассказывал о себе?
– Немногое. Его не назовешь разговорчивым человеком.
– Почему же вы уверены, что хорошо знаете его? Он говорил о себе в бреду?
– Я не знаю, о чем он говорил в бреду. Он говорил не по-русски. Я записал его на диктофон и прокрутил запись лингвистам. Он говорил на пушту и хинди.
– Вот как? Откуда он знает эти языки?
– Он пропал без вести в Афганистане в восемьдесят четвертом году. В госпиталь его привезли с таджикско-афганской границы в девяносто третьем году. Где он был эти девять лет? Там и научился говорить на пушту и хинди. Причем, на том наречии хинди, на котором говорят только в Тибете.
– Вы не спрашивали его, что с ним было за эти годы?
– Спрашивал. Он не ответил. Сказал, что не хочет об этом говорить.
– Странная судьба, - заметил Сорокин.
– Вы знали, что у него есть жена и сын?