Кому-то деньги давали иллюзию власти над другими людьми, кому-то тешили самолюбие. Мамаев же расширял свой бизнес, как мудрый правитель расширяет границы своих владений, оттесняя все дальше от столицы рубежи, с которых может прийти угроза его свободе. А свобода, по несомненному для Мамаева, выстраданному им убеждению, определяется количеством людей, которых ты безнаказанно можешь послать на ...

Коренастый, лысоватый, с грубым красным лицом, обмороженным на лесоповале под Абаканом, с сильными, поросшими седыми волосами руками, в распахнутой на груди ковбойке, обнажавшей широкую волосатую грудь, он стоял на двенадцатом этаже в лоджии элитного дома на Больших Каменщиках, курил, смотрел на вечернюю Москву и пытался понять, откуда в нем это ощущение надтреснутости, беспокойство.

С высоты двенадцатого этажа открывался вид на Зацепу, на крыши старых домов, на фонари Котельнической и Космодамианской набережных. По черной воде Москвы-реки скользили огни барж. Сентябрь стоял ясный, теплый. Москва неторопливо вплывала из лета в зиму - как пересекающий экватор огромный круизный теплоход, наполненный огнями, музыкой, движением празднично одетых людей на прогулочных палубах.

Был спокойный, тихий, очень мирный вечер. А внутри свербело. Это был сигнал опасности, который посылал Мамаеву какой-то внутренний локатор, фибры души. Вот так же свербело два с половиной года назад, когда он только чудом избежал краха. При этом воспоминании даже сейчас давало сбой сердце, как у водителя, который вспоминает о смертельно опасном моменте на дороге, когда он был на волосок от катастрофы.

Тогда, в 98-м, Мамаеву изменило чувство осторожности. Он понимал, что ГКО, государственные краткосрочные обязательства, самые высокодоходные бумаги - туфта, пирамида похлеще МММ. И все же купился. До четырехсот процентов годовых - как было не купиться?

Протрезвел раньше других, но все равно поздно. Половина всех банковских активов "ЕвроАза" зависла в этих проклятых ГКО. Была только одна возможность избежать банкротства: перевести на "ЕвроАз" государственное финансирование системы ГУИНа. К этому шло, возражений ни у кого не было. И вдруг застопорилось. Против - и очень резко - выступил министр юстиции. Сам министр был пешкой. Но за ним стоял Народный банк, монстр в финансовой системе России. И президент банка Буров был не из тех, кто пропустит мимо рта такой кусок, как обслуживание счетов ГУИНа.

Буров принадлежал к той ненавидимой Мамаевым породе людей, которым все давалось само. Его дед, потомственный дипломат, при советской власти стал ближайшим сотрудником Чичерина, отец был торгпредом СССР в США, после войны его посадили, при Хрущеве реабилитировали. Обширные знакомства семьи обеспечили Бурову быструю карьеру в Министерстве внешних экономических связей, он был своим в советской партийно-хозяйственной элите, стал своим и среди пришедших к власти демократов. Как и всем безродным выходцам из низов, им льстило его дворянское происхождение, его светскость, а усвоенный им тон высокомерия и снисходительного равнодушия к окружающим невольно заставлял искать его расположения даже тех людей, которым его расположение было вовсе не нужно.

В деловых кругах прозвище у Бурова было Флибустьер и репутация финансового бандита.

Мамаев сделал попытку договориться с Буровым. Он приехал в офис Народного банка на Бульварном кольце, предложил отступного. Буров взглянул на цифру со значком $ и шестью нулями, которую Мамаев написал в своем блокноте, и усмехнулся, как тонкой шутке. Поинтересовался своим высоким тенорком:

– А почему бы вам, сударь, не попытаться выиграть тендер в честной борьбе?

Сидел, откинувшись в кресле за антикварным письменным столом, длинный, как верста коломенская, топорщил пиратские, закрученные в стрелки, усы, смотрел веселыми наглыми глазами навыкате. И тенорок у него тоже был наглый, козлиный. Не дождавшись ответа, сочувственно покивал:

– Понимаю, непривычно. Как-то не по-нашенски это, не по-российски. Предлагаю другой вариант. Вы получите бюджетные деньги ГУИНа, а я получу двадцать шесть процентов акций вашей компании "Интертраст". От нее пованивает лагерной парашей, но бизнес солидный, обреченный на стабильность.

– Сколько?!
– переспросил Мамаев.
– Двадцать шесть процентов?! Я не ослышался?

– А на что, собственно, вы рассчитывали?
– поинтересовался Буров.
– На то, что я не умею считать? Умею, сударь. На то, что я занимаюсь благотворительностью? Я не занимаюсь благотворительностью, а вы не мать-одиночка. Да, двадцать шесть процентов. Блокирующий пакет.

– Хотел бы я знать, что вы называете грабежом среди бела дня.

– Тоже не устраивает, - заключил Буров.
– Дорого, да? Тогда у вас есть только один выход: закажите меня. Киллер обойдется вам гораздо дешевле.

– Спасибо за совет, - выдавил из себя Мамаев.
– Я подумаю.

– Подумайте, сударь, подумайте. Только учтите, что завтра будет дороже. Засим - прошу извинить, меня ждут дела. Всех благ.

Мамаев вышел из Народного банка, не поднимая глаз. Его корчило от унижения, трясло от ненависти. Дело было даже не в грабительских условиях сделки, предложенных Буровым, в чем-то другом, гораздо более важном. Буров разговаривал с ним, как с сявкой. Как пахан с сявкой! Мамаев чувствовал себя опущенным, вышвырнутым к параше.

Положение было отчаянное. Отдать Бурову блокирующий пакет акций "Интертраста" значило утратить контроль над своей компанией. Даже мысли об этом Мамаев не допускал. Хоть и в самом деле нанимай киллера. Он сделал бы это без колебаний. Ты пахан? Ну так и разговор с тобой будет, как с паханом. Но что это даст? С Буровым или без него уполномоченным банком ГУИНа все равно станет Народный банк. Вариант был только один: Буров сам должен отказаться от обслуживания счетов ГУИНа. Как этого добиться? Задача не имела решения.