— Приветик. Опаздываю на трамвай. — Он первым положил трубку.

Придется ехать в Москву на следующем поезде — девять двадцать пять.

Прощаюсь с женой и отправляюсь на станцию.

10.35.

— …На ряде предприятий были вскрыты факты, когда электроэнергия расходовалась бесхозяйственно, допускались большие потери и непроизводительные затраты электроэнергии, не принимались необходимые меры к повышению уровня эксплуатации энергетического и технологического оборудования…

Открываю дверь в зал и тут же окунаюсь в знакомую атмосферу заседания: все это видено и перевидено. Главный предмет (и гордость!) зала — массивный Т-образный стол, крытый штукой зеленого сукна. Вдоль стола стоят массивные стулья, рядом красуется простая фанерная трибуна, крашенная в коричневый цвет. За трибуной докладчик.

Пробираюсь меж стульями к своему месту. Докладчик Сикорский, на секунду было прервавший свою речь, увидел, что вошел свой, и продолжал говорить.

Народу нынче собралось порядком, сидят тесно, вприжимку, однако общая система не нарушена. Во главе стола — председатель комитета Николай Семенович Воронцов, представительный мужчина сорока двух лет в пенсне. По обе стороны стола расположились члены комитета. Вдоль стен сидят приглашенные.

Когда входишь, сразу понимаешь — Воронцов, несомненно, здесь центральная фигура. Он сидит во главе стола, как бы изолировавшись от остальных, но вместе с тем ничуть не возвышаясь над ними.

На столе Воронцова сукна нет, и это лишний раз подчеркивает его деловитость. На гладкой блестящей поверхности ничего лишнего: лист бумаги и два толстых карандаша, красный и черный, которыми Воронцов время от времени поигрывает. В стороне лежат часы с ремешком, снятые с руки.

На меня никто не смотрит. Сажусь на свой стул, который оставался свободным в ожидании меня, кивком здороваюсь с соседями: справа от меня сидит редактор городской вечерней газеты Юрий Васильевич Нижегородов; он крупнолиц, в больших очках в роговой оправе, жесткие, начинающие седеть волосы распались на две волны от пробора.

Слева сидит директор автозавода Иван Сергеевич Клименко: тяжеловесный грузный мужчина с высоким лбом и залысинами, большими оттопыренными ушами и почти безгубым ртом. Клименко состоит членом многих комитетов, бюро, советов, президиумов, он научился заседать и научился отдыхать во время заседаний — вот и сейчас он сидит, слегка наклонив голову и расслабив лицо с полузакрытыми глазами — вроде бы слушает, но в то же время не напрягается.

Прямо против меня сидит известный (в масштабах нашего города) писатель Сергей Ник-ов, он тоже член комитета. Ник-ов что-то быстро строчит в блокноте и ни на кого не смотрит. У него большой висячий нос, очки и густая шевелюра. Дальше, справа и слева, сидят другие члены комитета, всего пятнадцать человек, включая председателя.

— …На этом же заводе производительная работа высокочастотного генератора мощностью сто десять киловатт по закалке коленчатых валов составляла одну целую и восемь десятых часа за смену, остальное время, около пяти часов, генератор работал вхолостую, ежегодные потери составляли двадцать шесть тысяч киловатт-часов…

Идет так называемый первый вопрос, где обычно рассматривается положительный опыт того или иного районного комитета по той или иной тематике. Не знаю, как другие, а я к таким вопросам отношусь прохладно: здесь нет кипения страстей, столкновений характеров, мнений, оценок. Тем не менее я не смею показывать своего равнодушия. Проходит минута-другая, пока я умащиваюсь на стуле, ищу усидку попрохладнее: прячу ноги под сукно (оно такое длинное, что свисает чуть ли не до пола и я вечно в нем путаюсь. Мы с Нижегородовым прозвали это — «суконные излишества»), беру свою папку с материалами сегодняшнего заседания — она дожидается меня на столе — и тотчас на моем лице возникает официально-сосредоточенное выражение, как и на лицах моих соседей.

С озабоченным видом листаю страницы справок: где-то тут должен быть и Рябинин ПэКа, сейчас мы узнаем, на чем он проштрафился.

Сикорский тем временем продолжает:

— На третьей меховой фабрике были заменены электродвигатели, что дало за два месяца девять с половиной тысяч киловатт-часов экономии электроэнергии…

Какое мне дело до меховой фабрики и ее электродвигателей, да еще в такую жару, но я член комитета и уже по одному тому не имею права быть равнодушным.

— Как дела? — спрашивает Нижегородов, наклоняясь ко мне.

— Жара, — отвечаю я.

— Да, сегодня будет жарко. — Нижегородов показывает рукой на листок с повесткой дня. — Один вопрос тут такой… Долго не удавалось пробить.

Видя, что мы шушукаемся, председатель Николай Семенович с укоризной смотрит на нас и как бы собирается постучать карандашом по столу. Я закрываю папку, берусь за проект постановления.

Надо же было, чтобы Цапля дозвонился ко мне перед самым уходом и надавал мне загадок. На минуту позже бы — и я уже ушел бы. Но как бы там ни было, я буду беспристрастным судьей: чего этот Рябинин заслуживает, то он и получит, я не стану вмешиваться в его судьбу из-за какого-то телефонного звонка — еще в поезде, по дороге в город, я твердо решил это.

Николай Семенович Воронцов страшно любит положительные вопросы. Призванный вместе с комитетом народного контроля разоблачать и пресекать все то отрицательное, что еще, к сожалению, имеется в нашей действительности (ведь существуют же суды, милиция, органы охраны общественного порядка), Воронцов радуется как ребенок, когда в противовес всему отрицательному удается подготовить, поставить и рассмотреть положительный вопрос. Так и сейчас. Он слушает Сикорского, то и дело кивая головой и как бы поддаваясь докладчику, а на лице его блуждает мечтательная улыбка.