«Однако какой это соблазн проникать в извечные тайны природы…» – с улыбкой обронил ты однажды, стоя на палубе нашего славного парохода, качающегося на волнах Великого океана.

Вблизи Японских островов движется в неустойчивых «жидких берегах» мощный поток, теплая «река в океане» – течение Куросио. Обогнув южное побережье Японии, оно поворачивает на северо – восток и далее, под названием Северо – Тихоокеанского, пересекает океан, достигая берегов Аляски. Как и Гольфстрим в Атлантике, это одно из уникальных явлений планетарного масштаба. С древнейших времен течение переносит огромное количество тепла в северные широты, оказывая мощное влияние на климат этих мест. Кроме того, взаимодействуя с холодными водами, оно обеспечивает корм рыбе, зверю, птице – а значит, и человеку. Исчезни вдруг оно, – и окружающий мир окажется перед катастрофой. Даже небольшие отклонения течения меняют температурный, солевой, биологический режимы ближайших районов океана. Оттого столь велик интерес ученых к нему и в те годы в рамках многолетней международной программы проводилась ежегодная океанологическая съемка – человечество контролировало пульс этого природного феномена.

Вот и нам с тобой повезло участвовать в экспедиции на исследавательском судне и вместе нести круглосуточные вахты, измеряя специальными приборами параметры этой «реки в океане». Работали в составе научной группы Тихоокеанского института из Владивостока. Наша цель была: разрезaть течение поперек в разных местах, получая картину распределения температуры, солености и других характеристик в самом потоке и в прилегающих областях. На карте – схеме наш путь обозначен был прямыми линиями с цепочками «точек – станций», отстоящих одна от другой где на 30, где на 60 морских миль (а это, соответственно, три или шесть часов ходу). На каждой такой станции вахтенные океанологи (в том числе и мы с тобой) должны были с борта опускать серию батометров от поверхности моря до глубины 1000 метров, на что уходило от сорока до шестидесяти минут при хорошей погоде.

Следуя нанесенной на карту сетке разрезов, наш пароход двигался по цепочке станций, время от времени меняя курс на девяносто, а то и на сто восемьдесят градусов. Дни и ночи сливались для нас в единый поток, труд чередовался с размеренностью маятника: работа на палубе, затем за столом первичная обработка полученных данных – и снова палуба. Спали урывками и порой за сутки набиралось всего часов пять сна, но нам хватало: соленый океанский воздух волшебным образом восстанавливал силы.

На разных широтах тропический зной сменялся прохладой туманов, безмятежность штилей – плохой погодой. Но в основном Океан был к нам милостив и позволял вовремя и без потерь сбегaть от тайфунов. В этих условиях я оказался впервые и неоценима была твоя опека – поддержка опытного морского волка. Работать под твоим началом было легко. И в памяти так ярко всё сохранилось, будто было это вчера…

И как всё же много взаимосвязанного, похожего в мелочах на нашей замечательной планете. Порой что–нибудь, казалось бы, совершенно далекое, не относящееся к переживаемому моменту неожиданно обнаруживает сходство.

Вот, положим, вы находитесь в иных краях, вдали от тропиков… Пройдите, например, быстрым шагом вдоль весеннего ручья, следя за плывущей щепкой. Если она не отстает от вас – значит плывет она со скоростью… основного океанского потока Куросио. Различие тут лишь в масштабах явления и расстояниях: это мощное течение способно нести на себе огромные суда через весь Великий океан – от Японских островов до берегов Калифорнии (именно так в январе 1960–го, угодив в его поток, была унесена баржа с четырьмя советскими солдатами – о том происшествии тогда узнал весь мир).

В ходе работы, от разреза к разрезу, пополняясь данными наблюдений – в многочисленных таблицах, картах, графиках – постепенно прояснялась картина, вырисовывалось пространственное положение Куросио. Ты с увлечением комментировал полученные результаты и заметил, что само существование этого гигантского природного феномена во многом роднит его с Гольфстримом. А спустя несколько лет на снимке со спутника (в инфракрасном диапазоне теплые воды океана выделяются более темным цветом) мы с тобой во всей красе, с уже знакомыми подробностями, видели эту распространившуюся почти на всё полушарие теплую «реку» со всеми ее рукавами и петлями–завихрениями. Это было потрясающе. Мы оба были во власти чувства, что сам Всевышний мог бы наблюдать таким свое собственное творение.

Не забыть мне, как в начале сентября зацепил–таки нас тайфун одним краем. Пришлось отстаиваться (то есть лежать в дрейфе носом к волне с беспрерывно работающим, вращающим винт, двигателем), держаться на плаву в одном и том же районе, болтаясь на волнах за спасительной спиной скалистого острова. И надо было больше суток, с налитой тяжестью головой, выдерживать пытку однообразной, нудной, выматывающей болтанкой. От скверной погоды и безделья на борту царили всеобщая меланхолия и медвежья спячка, которая, как ни крути, неплохое средство отключения от реальности. Но тебя всё это как будто не касалось. Я позавидовал тогда твоей уравновешенности, отрадно было видеть твое неизменно ровное и благожелательное общение со всеми – от капитана до матроса. Что касается шторма… У тебя был такой вид, будто совсем рядом, за бортом, не беснующийся океан, не бешеный, снасти рвущий ветер, переходящий то на волчий вой, то на поросячий визг, – а так… что–то надоедливое, но не заслуживающее особого внимания.

Но вот тайфун, наконец, ушел, кончилось наше пленение. Совершив переход, поблизости от островов Хотидзе и Кодзима в точке с глубиной 1200 метров, мы выполнили запланированную постановку буйковой станции в самой струе течения – работу далеко не простую: для того чтобы вывесить за борт и опустить на дно чушки–якоря на металлическом тросе с закрепленными на нем приборами и с буем–поплавком на верхнем конце – требовались немалый опыт и сноровка. С начала и до конца – до спуска на воду буя с маячком–мигалкой ты спокойно руководил работой, требующей точного расчета и жестко определенной последовательности. Тяжелые якоря легли на дно, и приборы–самописцы – каждый на своей глубине – начали фиксировать на ленте скорость и направление потока Куросио. Задолго до постановки станции, ты тщательно проверял и настраивал эти хитроумные приборы, возился с ними, как с малыми детьми, прислушиваясь к тиканью (сердцем самописцев были часовые механизмы) – для тебя у каждого из них был свой голос… (и при всем том не забывал готовить себе преемника, поскольку в следующем рейсе я должен был выполнять эту работу). После этого нам предстояло целую неделю лежать в дрейфе поблизости, выполняя с борта круглосуточные, параллельные измерения температуры и солености в русле потока.

Необходимые паузы в экспедиции – заходы в Токио – давали отдых. (В свое время я написал очерк об этих коротких посещениях столицы Японии, за что удостоился твоей похвалы.) И порой они дарили нам впечатления, совершенно неожиданные. Приятно было в огромном городе встретить черты местного колорита, связанные с народной культурой.

На Гиндзе, в самом что ни на есть ультрасовременном районе, рядом с круглым небоскребом из стекла и бетона, в махоньких клетках продавались… цикады. Одна из затворниц посмотрела блестящим карим глазом и закатила длинную трель. Что она хотела нам рассказать?