– Ты не порежешь кожу? – спросила она.

– Сначала я резался, – сказал он, легко орудуя бритвой и смотрясь в боковую плоскость своего фонарика, положенного на камень. – Но мне приходилось столько раз бриться за это время…

– Ты всегда пользуешься чаем? – спросила она. Он рассмеялся.

– Нет. Это вместо воды. Сегодня ночью я собираюсь пойти поискать пруд или ручей.

– Как часто ты… делаешь это? – спросила она.

– Каждый день, – ответил он. – Я пропустил вчера. Это занудно, но это еще на несколько недель. По крайней мере, я надеюсь.

– Что ты хочешь сказать? – спросила она.

Он ничего не ответил и продолжал бриться.

Она отвернулась.

Он читал книгу на французском, о причине войны, которая длилась тридцать лет. Лайлак сначала спала, а потом села на одеяло и стала смотреть на него, на деревья и на небо.

– Хочешь, я буду учить тебя этому языку? – спросил он.

– Зачем?

– Когда-то ты хотела выучить его, – сказал он, – ты помнишь? Я дал тебе списки слов.

– Да, – сказала она, – я помню. Я выучила их, но забыла. Я сейчас здорова, зачем мне теперь их учить?

Он сделал небольшую гимнастику и ее тоже заставил сделать, чтобы быть готовыми к длинному путешествию в воскресенье. Она слушалась его не возражая.

Этой ночью он нашел не ручей, а ирригационный канал с бетонными стенками шириной около двух метров. Искупался в его медленно текущей воде, затем принес полные питьевые контейнеры в укрытие, разбудил Лайлак и развязал. Он провел ее через заросли, стоял и смотрел, пока она купалась. Ее мокрое тело отсвечивало в слабом свете месяца.

Он помог ей вылезти на берег, подал полотенце и стоял рядом, пока она вытиралась.

– Ты знаешь, почему я все это делаю? – спросил он. Она удивленно взглянула на него – Потому что я люблю тебя.

– Тогда разреши мне уйти, – сказала она. Он покачал головой.

– Тогда как ты можешь говорить, что любишь меня?

– Люблю, – сказал он.

Она наклонилась и стала вытирать ноги.

– Ты хочешь, чтобы я снова заболела? – спросила она.

– Да, – ответил он.

– Тогда ты ненавидишь меня, – сказал она, – ты не любишь меня.

Она выпрямилась. Он взял ее за руку, прохладную и влажную, мягкую.

– Лайлак… – сказал он.

– Анна.

Он попробовал поцеловать ее в губы, но она отстранилась.

Он поцеловал ее в щеку.

– Теперь направь на меня свой пистолет и изнасилуй, – сказала она.

– Я не сделаю этого, – ответил он и отпустил ее руку.

– Не знаю, почему бы тебе этого не сделать, – сказала она, надевая комбинезон и наощупь застегивая его. – Пожалуйста, Ли, давай вернемся в город. Я уверена, что тебя можно вылечить, потому что если бы ты был по-настоящему болен, неизлечимо болен, ты бы изнасиловал меня. Ты бы был гораздо менее добрым, чем сейчас.

– Пошли в укрытие, – сказал он.

– Пожалуйста, Ли… – настаивала Лайлак.

– Чип, – поправил он. – Меня зовут Чип. Пошли, – он кивнул в сторону укрытия, и они пошли, пробираясь через заросли.

Ближе к концу недели она взяла его ручку и книгу, которую он читал, и стала рисовать картинки на обороте обложки – почти похожих Христа и Веи, дома, свою левую руку и ряд оттененных крестов и серпов. Он смотрел за ней, чтобы убедиться, что она не пишет записок, которые попытается передать кому-нибудь в воскресенье.

Потом нарисовал здание и показал ей.

– Что это? – спросила она.

– Здание.

– Нет, не похоже.

– Это здание, – сказал он. – Не обязательно всем им быть плоскими и прямоугольными.

– А что это за овалы?

– Окна.

– Никогда не видела такого здания, – сказала она. – Даже в до-Объединенческом. Где оно?

– Нигде, – сказал он. – Я его придумал.

– Ох, – сказала она, – тогда это не здание, оно не настоящее. Как ты можешь рисовать то, чего нет?

– Я болен, член? – спросил он.

Она вернула ему книгу, не глядя в глаза.

– Не шути с этим, – сказала она.

Он надеялся – ну, не надеялся, но думал, что это возможно, случится, – что в субботу ночью, из привычки или из желания, или только из членской доброты, она проявит женский интерес к нему. Но этого не произошло. Она была такая же, как во все другие ночи, тихо сидела в сумерках, обхватив руками колени, смотря на ленту пурпурного неба между качающимися черными верхушками деревьев и черным каменным козырьком над головой.