Он смотрит так, будто я мешаю ему хорошо провести время. Как будто я — незначительный всплеск в его вечере, который доставляет лишь мелкие неудобства.

А я?

У меня полный душевный кризис.

Вместо того, чтобы сегодняшний вечер стал важным следующим шагом для нас как пары, я думаю, что Ричард может порвать со мной.

Нет, нет, нет. Это невозможно. Это не вписывается в мой волшебный жизненный план.

Моё дыхание замирает в легких, застывая и придавливая меня к кожаным сиденьям.

Его дыхание, однако, вырывается в лёгком, неудобном вздохе.

Он раздражён на меня, вздыхает, как будто у него есть дела поважнее, а моё понимание моей жизни и будущего рушится вокруг меня.

Ричард раздражён на меня за то, что я не дала ему легко меня бросить?

Где в этом справедливость?

Мне кажется, что я целую вечность смотрю на него, пытаясь заставить слова работать в моём рту.

— Я не… Я не понимаю. Мы должны были пойти сегодня на костюмированную вечеринку твоей компании — вечеринку в честь Хэллоуина. Я должна… Я должна была встретиться со всеми сегодня вечером. — Но, может… Может быть, есть что-то ещё. Что-то большее. Что-то, чего я не понимаю.

Так и есть. Это всё глупое недоразумение. То, над чем через час я буду смеяться с Дэмиеном Мартинесом, партнёром, которого Ричард втайне терпеть не может, но всё равно целует его задницу.

— Вот именно. И это то, что ты решила надеть? — Затем, наконец, его голова поворачивается от дороги обратно ко мне, и в его глазах… презрение. Даже отвращение.

— Я… Я хотела хорошо выглядеть для тебя. Это костюмированная вечеринка.

— Мы не дети, Эбби. Это вечеринка для юристов. Это собрание людей, которых я пытаюсь убедить, что я достаточно хорош, чтобы стать партнёром. — Его глаза пробежались по моему телу, но не с голодом, как я ожидала. — Ты думаешь, это… — Он проводит рукой вверх и вниз в пространстве между нами, указывая на меня и всё, чем я являюсь. — поможет? Думаешь, если я появлюсь с тобой, это заставит всех думать, что меня нужно воспринимать всерьёз?

Слезы наворачиваются на глаза, и я моргаю, стараясь игнорировать их.

Моя сестра научила меня многим вещам, но самой важной была та, которую она показала мне, а не рассказала: никогда не позволять засранцам видеть, как ты разваливаешься.

— Ты… Ты расстаёшься со мной? — спрашиваю я, зная ответ, но не веря в него. Мне нужно подтверждение.

— Я уже давно собирался это сделать. — Он говорит это так, как будто он измучен этим. Как будто он измучен тем, что наши четырёхлетние отношения занимают больше пяти минут, и ему интересно, когда же, чёрт возьми, я выйду из его машины и отпущу его.

— Давно, — говорю я под нос.

— А ты никогда не задумывалась, почему мы так и не съехались? — спрашивает он, словно я идиотка. Как будто он предполагает, что я никогда не задавалась этим вопросом, потому что я слишком глупа, чтобы знать.

Конечно, я задавалась этим вопросом. Какая женщина не задавалась бы такими вопросами?

Я просто никогда не хотела настаивать на этом.

“Вы ничего не добьётесь с сильным мужчиной, если будете напористой женщиной”. Я помню, как однажды прочитала это в женском журнале. Я предполагала, что есть генеральный план, и позволила ему встать у руля.

Я позволяла ему быть сильным мужчиной!

— Разве ты никогда не задавалась вопросом, почему я избегаю брать тебя на рабочие мероприятия? — Он знает, что я спрашивала… спрашивала годами. Медленная, тошнотворная улыбка расползается на его губах. — А ты никогда не задумывалась, почему я никогда не делал тебе предложение? — Мой желудок вздрагивает, и тогда я вижу это — больное удовольствие, которое он получает от этого, от того, что заставляет меня чувствовать себя так.

Ему весело.

— Так ты выбираешь сегодня!? — спрашиваю я, мой голос повышается. В нём звучит неверие, но где-то глубоко под ним — ярость. Она бурлит, и я надеюсь, что она маскирует звук абсолютной обиды, которую он мне причиняет.

Он этого не заслуживает.

— Ты думаешь, я планировал это, Эбби? Какого хрена я поехал бы на гребаный Лонг-Айленд, если не планировал хотя бы перепихнуться сегодня вечером?

Мой желудок падает на пол, расплескавшись рядом с моим сердцем и самоощущением.

Его слова мерзкие.

Я не могу сказать, было ли это сделано специально, инсценировано, чтобы причинить боль и сильно ударить, или же он просто такой, какой он есть, и я только сейчас снимаю розовые очки. Как долго он был полон мерзких слов и дерьмовых намерений, и как я была так потеряна в любви и идее о нём, чтобы увидеть это раньше?

— Что? — спрашиваю я, и мои слова легки. Тихие. Едва слышны.

Возможно, это ошибка. Возможно, он не это имел в виду. Возможно…