– В таком случае не смею занимать вашего времени, генерал, - сказал Ромейро.

– Гомес, - поправил его Льялос.
– И попытайтесь быть счастливы, Педро, несмотря на все наши выходки.

...Хорошо бы, он потрудился вдобавок растолковать, как это сделать.

Поначалу Педро действительно блаженствовал в своем большом доме в Бракиндо, провинция Вайя. Гамма-Дельта не слишком, наверное, напоминала тот кусок Земли, где когда-то жили его дальние предки, но Ромейро ценил попытки Совета Космоса превратить эту маленькую планету в своего рода дальний пригород Рио-де-Жанейро или Буэнос-Айреса. Географические названия, архитектура зданий, валюта, имевшая здесь хождение, государственные институты и масса других вещей тщательно копировали реалии далекой во времени и пространстве жизни людей, чьими отдаленными потомками в большинстве своем были гамма-дельтяне. Это давало обитателям, планеты чувство покоя и уверенности в себе, хотя и будило ностальгическую грусть о неведомом им прошлом.

За долгие годы службы в Астрофлоте Ромейро отвык от семьи, да и от нормальной жизни тоже. Ему приятно было ездить в допотопных экипажах, а не носиться на суперсовременных скутерах. Он и секунды не жалел о телевоксах мгновенной связи - старинные телефоны вполне его устраивали. А персональный бластер в первый же день был им разряжен и заброшен на чердак. Теперь Ромейро просыпался когда хотел, брал спиннинг и уходил на реку, или бродил по лесу, или просто сидел на крыльце, глядя в сад и раскуривая трубку. Долорес не докучала ему своим присутствием за долгие годы жизни врозь у нее сложились свои отношения с соседями, появилась масса друзей и знакомых, о которых Педро ничего не знал.

Иногда он пробирался в заросли бересклета, куда они с Первопроходцем загнали трайлер, и, взобравшись на платформу, слегка похлопывал Старушку Молли по крутым бокам. В сущности, именно Молли он был обязан своей нынешней жизнью. Эта сделанная по последнему слову техники сурдокамера не один год терроризировала группу астронавтов, готовящихся к сверхдлительным полетам в космосе, обучением которой занимался полковник Ромейро. Молодые, крепкие и веселые ребята, приближаясь к ней, бледнели, словно городская дамочка, впервые увидевшая племенного быка.

Астронавт пробирался, согнувшись в три погибели, через узкий лаз в небольшую, но вполне уютную камеру. Люк за ним автоматически задраивался, и в тот же миг раздавался омерзительный хлюпающий звук - вакуум-насосы начинали откачивать воздух из пространства, образованного двойными стенками Старушки Молли. Через несколько минут в камере устанавливалась полнейшая, поистине неземная тишина, которой не дано было нарушаться ничем до тех пор, пока таймер не разблокирует пульт управления. В этом и была изюминка конструкции: испытуемый знал, что даже сам господь бог не властен над полностью автономной системой Старушки и что связь с внешним миром восстановится не раньше, чем пройдет последняя секунда из указанных на табло таймера - как правило, на нем выставлялась цифра 604.800, что в точности соответствовало одной неделе.

Температура, влажность и газовый состав воздуха специальной сверхнадежной аппаратурой поддерживались строго постоянными. Продуманный рацион питания и количество пищи, запасенной в тубах, позволяли забыть слово "голод" на год с лишним. Уровень освещенности поддерживался в строгом соответствии с нормальными земными сутками. Система медицинского обеспечения ловила пульс астронавта, для ее чувствительных электронных ушей звучавший в абсолютной тишине сурдокамеры словно раскаты грома, непрерывно вела всякого рода экспресс-анализы, готовая в любой момент выбросить в приемник аптечки любые нужные пилюли или ампулы, кроме, правда, психотропных, потому что Старушка Молли как раз и должна была выявить все психические изъяны будущих астронавтов. Обо всем этом ребятам рассказывалось самым подробным образом, и тем не менее почти все они так или иначе, раньше или позже впадали в панику, оказавшись один на один с собственными мыслями и ощущениями. Конечно, ничего из ряда вон выходящего не происходило, и все-таки странно было видеть слезы на глазах крепких, тренированных и закаленных мужчин, слышать, как они часами повторяют одну и ту же фразу, какой-нибудь детский стишок или обрывок глупой песенки. Бывали, хотя и нечасто, истерики, даже с битьем головой о стены, которые в связи с этим сделали потом каучуковыми.

Не раз и не два Педро сам забирался в Старушку Молли, чтобы на своей шкуре почувствовать, что испытывали его воспитанники. Там у него было время подумать. И одна забавная мысль все больше прилипала к извилинам.

Считалось, что сурдокамера подготавливает астронавта к неожиданностям, которые возможны в космосе, что все эти регулярно следующие одно за другим погружения в нее как бы говорят его подсознанию: вот видишь, мальчик, неприятно, конечно, но страшного ничего нет. И какой-то яйцеголовый космопсихолог заключил из этого, что после подобных тренировок перспектива оказаться одному в космосе перестает быть для астронавта пугающей. Если же парень испытаний сурдокамерой не выдерживает, в Астрофлоте ему делать нечего.

Но в каком месте Устава Галактики сказано, что в космосе, даже в самом непредусмотренном и аварийном случае, человек окажется в полной изоляции? Одноместные модули давно уже перекочевали в музей астронавтики. Вероятность длительной потери связи с базой не больше, чем гибели всего корабля. Наконец, и без связи астронавт имеет тысячи возможностей избежать того страшного чувства полной оторванности от всего на свете, которое приходит в сурдокамере, - остаются звуко- и видеозаписи, осмысленная работа на борту, поиски выхода из создавшейся ситуации, когда ты чувствуешь себя не подопытным кроликом, а мужчиной.

И получалось, что Старушка Молли не только бесполезна, но и вредна: вместо того, чтобы закалять его мальчиков, приучать думать о космосе как о родном доме, она калечила их, сеяла неоправданные страхи, а порой и лишала космофлот самых, быть может, способных астронавтов, не умеющих и не желающих смиряться с никому не нужной и жестокой пыткой информационным голодом. И правильно, между прочим, делавших!

Полковник Ромейро изложил свои соображения непосредственному начальству, но понят не был. Он направил рапорт высшему руководству и получил по телефону отеческие увещевания, смысл коих сводился к фельдфебельской истине об уставах, предназначенных для исполнения, а не для обсуждения. Не угомонившись и тут, на годовом инспекторском смотре он пытался донести свою идею до сознания Самого, но не был даже выслушан до конца. Однако оргвыводы воспоследовали почти немедленно. Счастье еще, что за долгие годы работы в Астрофлоте он успел кое-что отложить на черный день, а генеральская пенсия позволяла отлеживать бока более чем комфортабельно.