Разумеется, она видела новости и знает, что военные корабли, города, биржи и жилые дома по всему миру осаждают золотые пчелы, а правительства всех стран кричат «Караул!». Однако она не ожидала, что ее попытаются устранить так грубо. Может, она просто приукрашивает действительность и собственное прошлое. Может, Авель Джасмин в самом деле заказал отставную спецагентшу, в одиночку устроившую революцию и запустившую машину Судного дня.

Эди вглядывается в туннель прошедших лет и с трудом подавляет желание прокричать самой себе в молодости: действуй по велению сердца, создавай мир, в который веришь. Власти могут обещать что угодно, но ничего не изменят. И в первую очередь, верь Фрэнки.

Наконец, она будит и бережно укладывает в сумку пса, не обращая внимания на его возмущенное клокотание. Бастион ненавидит передвигаться по городу в сумке. Эди просовывает руку между кожаных лямок и гладит его. Если подумать, возможно, дело не в сумке как таковой, а в трех или четырех пластиковых контейнерах фирмы «Таппервер», на которые она его усадила и от которых несет странными химикатами и клейкой лентой. Контейнеры фирмы «Таппервер» Бастион ненавидит значительно сильнее, чем сумки. Из-за них он не может добраться до того, что принадлежит ему по праву, – например, до печенки. Бастионов список ненавистного длинен и затейлив. Помимо прочего, в него входят кошки, воры-домушники, резиновые сапоги, яркие зонтики, коровы и нелицензированные такси. Однако коварные контейнеры, мешающие ему добраться до печенки, занимают в этом списке верхние позиции.

Эди садится в автобус до Кэмден-тауна и едет далеко на запад, потом ждет, когда католическая школа на Голдмартин-стрит изрыгнет из себя учениц и учителей, одетых в такие же серые костюмы, как у нее, чтобы слиться с толпой суровых женщин, решительно шагающих по тротуару. Если за Эди следят, то она только что очень сильно усложнила кому-то задачу.

Спустившись в метро, она едет в обратном направлении – к монастырю Гарриет Спорк. Рано или поздно Джо вынужден будет отправиться туда, и к такому же выводу, несомненно, придут остальные.

Любовь заставляет людей идти на поистине безрассудные поступки.

Война подошла к концу и, как и в прошлый раз, все слишком устали, чтобы радоваться по-настоящему. Люди улыбались друг дружке не как герои-победители, а как одуревшие от травм боксеры с опухшими глазами и разбитыми в кровь губами, не понимающие, с какой стати все так хлопают и кричат. Тупое молчание охватило Европу от Сноудона до Арарата. Эди Банистер (опять в образе капитана Джеймса) отрядили сопровождать Фрэнки из Лондона в Кале, а оттуда – в деревню к родителям.

– Это вам мы обязаны победой? – спросила ее Эди в мрачном спальном вагоне поезда, везшего их на юг Франции.

– Нет, – серьезно ответила Фрэнки. – Я бы сказала, что мой вклад в исход войны составил не более чем несколько процентных пунктов. Вояки не способны четко формулировать вопросы. И если они видят только один способ решения проблемы, для них это означает, что других способов не существует. Я шесть недель кряду корпела над эхолокатором, чтобы доказать полную несостоятельность их взглядов на применение новой техно… – Она порывисто всплеснула руками и уставилась в окно, затем снова посмотрела на Эди и улыбнулась. – Простите. Я на взводе. И, честно говоря… эта поездка тоже не сулит мне ничего хорошего. Одни душевные муки. Но… я рада вас видеть, капитан Банистер. – Она схватила Эди за руку, обольстительно улыбнулась и подсела чуть ближе. – Очень-очень рада!

– Фрэнки, – после долгой паузы выдавила Эди. – Меня зовут Эдит, и я женского пола.

Фрэнки Фоссойер озадаченно кивнула.

– Да. Знаю. Поняла по соотношению ширины бедер и высоты головы. Кроме того, тембр голоса, несмотря на низкое звучание, указывает на отсутствие… – Она пошевелила пальцами в воздухе и, подавшись вперед, дотронулась кончиком пальца до шеи Эди.

– …адамова яблока, – закончила за нее та.

– Именно! И кожа, глаза, запах тела, руки… Заметьте, я оцениваю не количественные показатели, а качественные…

Остаток пути им ехалось легко, зато по прибытии на место Фрэнки ждал удар. Дом ее родителей сгорел дотла. На старом очаге валялись щипцы и медная кастрюлька, рядом на полу – единственный обугленный ботинок. Фрэнки хотела расспросить местных, что случилось с ее семьей, но, узнав, кто она такая, люди отказывались с ней говорить. Молодые стыдливо опускали глаза, пожилые отворачивались и что-то злобно бормотали. Один солдат предположил, что ее родственников записали в предателей Виши.

– Здесь такое бывало, – добавил он, окидывая взглядом деревню. – Доносили на всех, кто не нравился. На слишком богатых, слишком красивых. По всей оккупированной Европе такое случалось. А уж здесь и подавно. – Он швырнул камешек в человека, катившего по дороге тачку. – Весь мир охвачен войной, славные французские ребята бьются за свободу, французские солдаты в Англии готовятся дать отпор фашистам, а эти гады сводят личные счеты… Чтоб им пусто было! Хотя… людям, наверное, надо было как-то жить.