Давид сидел молча, смотрел вдаль и пальцами левой руки перебирал кисти, как четки. Отхлебнув из стакана, он наполнил его почти до краев и протянул мне со словами: «На, пей!»

От неожиданности я немного опешил и тихо произнес:

– Я не пью.

«Это пока!» –Подумал Давид, а вслух сказал:

– И правильно делаешь, выпивка искажает восприятие жизни, делает ее проще, но бесцветнее.

– А вот ты? Ты же художник. Тебе вино не мешает ее воспринимать? – Спросил я.

– Э-э! Я другое дело, наоборот, без вина жизнь не воспринимаю вообще.

Давид достал из кармана папиросы и спички. Папиросу он достал сам, а со спичками я помог и заметив, как я это сделал, неумело прикрыв руками огонек от ветра, Давид не стал предлагать мне закурить. Сделав глубокую затяжку, Дод, глядя вдаль, толчками выдыхал дым. Лицо его было озабоченным, неожиданно спросил:

– А мать?

– А что мать? – я удивленно посмотрел на него.

– Ну, матери дерзишь?

От неожиданности я покраснел.

– Нет! – невольно ответил, и тут же поправил себя: – До сегодняшнего дня почти не дерзил, а сегодня… Вообще-то, она хорошая, но стала меня раздражать, лезет, куда ее не просят, со своими заботами и советами, можно подумать, я без нее не разберусь. Неожиданно для себя я это сказал с раздражением и тут же почувствовал себя неловко.

– Ничего, это все нормально, – успокоительным тоном произнес Давид, – главное, не переступить черту, а то потом себе не простишь никогда.

Взял стакан, выпил почти половину и, поставив на место, грустно добавил:

– Я знаю, что говорю. А нормально потому, что у тебя в жизни наступил переходный, или, по-научному, пубертатный период. Слышал о нем?

– Да так, кое-что. – я неуверенно пожал плечами.

– Расспроси отца или старшего брата, они в курсе и тебе расскажут все что нужно.

– У меня нет отца и нет старшего брата, были конечно, но их обоих уже нет в живых. Отец умер, брат погиб на шахте. Остались мы с мамой вдвоем.

– Извини, брат! Никак не научусь не попадать в такие ситуации. Ладно, давай я тебе кое-что расскажу, может пригодится.

И Давид долго, подбирая слова, рассказывал о том, как мальчики становятся мужчинами и что сопровождает этот переход. Мне особенно запомнилась фраза: «Перерасти из мальчика в мужчину – дело нехитрое, это процесс природный, все через него проходят, а стать мужчиной, настоящим мужчиной, знающим, что такое честь, ответственность за все, что происходит в его жизни, в жизни зависящих от него людей, –это удел немногих.

Раньше таких людей было больше, и их везде уважительно выделяли, называли рыцарями или джентльменами, а они носили эти звания с гордостью, как большую награду, а теперь их стало гораздо меньше.

– Я Дон Кихота перечитал несколько раз и каждый раз, как первый, удивительная судьба удивительного человека, описанная удивительным писателем. Интересно, в настоящее время есть рыцари, или это предания старины глубокой.

Давид с интересом посмотрел на меня и продолжил:

– Сейчас в смысле этого понятия ничего не изменилось, только изменилось отношение к нему окружающих, и сегодня рыцарями называют людей, выбивающихся из общей массы, не таких, как принято, и звучит это порой, как снисходительная насмешка.

– О! Сейчас солнце подойдет к горизонту, а ты даже холст не повесил.

Я стал проворно помогать Давиду. Художник освежил палитру, глядя на небо, начал рисовать. Несколькими мазками он обозначил линию горизонта и все внимание переключил на небо. Я смотрел с восхищением, как Дод работал и перед тем, как нанести на холст, тщательно смешивал краски, чтобы получить известный только ему колер, а затем кистью наносил его в им определенное место. На небе началось цветовое представление. Казалось, сегодня этот процесс происходил с особым размахом – изменялись не только цвета, в разных местах неба возникали мгновенные нечеткие изображения, напоминающие диковинных зверей, фигурки людей, причудливые деревья или растения. Все это появлялось на переднем плане, затем перемещалось в середину неба, при этом быстро уменьшалось в размерах, а затем, превратившись в точку, исчезало, а тем временем появлялась новая картина и все повторялось. Эти быстрые метаморфозы трудно было удержать в памяти, не то, что перенести на холст. Я с изумлением смотрел на небо, не отрывая глаз и стараясь не моргать. В сознании возникла уверенность в причастности к происходящему. Зародившийся в глубине души восторг заполнял меня всего целиком и переполняя рвался на свободу. Не пытаясь сдержать себя, я радостно громко рассмеялся. Мое внимание притягивало место, в которое все на небе стремилось, оно влекло к себе и мне казалось, нет я был уверен, что вот сейчас я оторвусь от земли и дальше полет… В сознании непрерывным потоком появлялись и уходили чудесные стихи о чем-то прекрасном и далеком. От них щемило сердце и от избытка чувств хотелось смеяться и плакать…

И вот предвестник финала – зелёный луч на короткий миг осветил все вокруг и исчез, солнце окончательно скатилось за горизонт, небо стало привычным грязно-серым, фантасмагория закончилась и наступил будничный вечер.

Давид мелкими глотками пил вино, в промежутках молча курил, пальцы его рук мелко дрожали. Я тоже молчал, сидел с закрытыми глазами, стараясь удержать в памяти увиденное и оно не спешило уходить из сознания. В теле чувствовалась приятная легкая усталость. Давид допил вино, спрятал в сумку пустую бутылку, негромко произнес:

– Похоже, это было не для меня.

– Почему? – Удивленно спросил я.

– Сегодня все менялось так быстро, что, я практически не успел сделать ни одного путного мазка.

Оба замолчали. Сумка уже была собрана, но Давид не спешил трогаться в обратный путь.

– Я когда вижу эту фантасмагорию, впадаю в трудно передаваемое состояние, мне хочется запечатлеть это небо, эти цвета на холсте, разумом я понимаю, что невозможно и не стоит пытаться, а все равно пишу, и, что интересно, краски слушаются меня, почти сразу я нахожу нужные и как надо смешиваю их.