Мать этого утырка, числилась фавориткой альфа-сексота, Бардака. Она выращивала из своего чада, элитную протоплазму для совковой империи. Никакими такими, полезными талантами, Бог не наградил советского Кальсона; на благо Сказочной империи выращивались только такие таланты. Империя с самого рождения жила воровством технологий. Что-то добывалось во время бесконечных войн. Кальсоны заменяли империи все, начиная от заполнения технологических ниш в наукоемких процессах производства, до самых примитивных форм управления крестьянскими массами. Если давать объективную характеристику Кальсону, пытаясь обрисовать его будущее: "хороший человек: с будущим и гарантированными привилегиями". Высоко он не мог подняться в структуре, до уровня шпиона, в силу умственной ограниченности. Управляемые кураторами холуи гарантировали ему авторитет среди колхозников. Сякое-такое образование козолупского техникума позволяло ему занять должность бригадира в гражданской жизни; сержанта и прапорщика в "несокрушимой и легендарной" армии Сказочной империи. Заботясь об агентурном будущем собственного чада, мать трудилась во благо этой империи — не отвлекаясь от ширинки альфа-сексота Бардака. А, поскольку, Кальсон, обязан был выглядеть в глазах современников безупречно, биографию ему начали выправлять — начиная с досадной детской лацыны: из "Кальсона"; благодаря вышедшему на экраны талантливому фильму Данелия с популярным Л. Куравлевым в главной роли, за созвучностью фамилии Охоня, ему, элегантно, превратили фамилию в прозвище: "Афоня". (Ради этой метаморфозы, пришлось улучшать, качественно, несколько "погонял" некоторым безнадежным холуям — так, в селе появился свой "Доцент" (Фильм, "Джентльмены удачи")). Провокаторство, было истинным призванием целых поколений статусных шлюх; превращая службу органам в настоящий, социальный лифт. Их детей вели; они получали квартиры…

Сказочная империя превратилась — в мрачное, инфернальное узилище. Не столько ведьмы, в силу своего ничтожного социального положения, а вполне реальные исчадия ада — коммунисты и кагебэшники, парторги и руководители первых отделов, — имели досье на всех граждан. Достаточно было выпросить в Первом отделе характеристику, и в головах у них возникала четкая картина: что из себя представляет человек в этом инфернальном болоте! Досье предоставляло власти всю необходимую информацию. Они, сексоты, превращались в "богов" "в Сказочной стране победившего социализма".

Придумывая интригу о сале, ведьма "Манька", подтверждала свой социальный статус. Она раскручивала пружины некоторых интриг.

В таких случаях принято говорить, что Шроо, никому не делал зла, как и его отец. Он относился к людям, которые ставали "жертвами".

За Шроо, на каком-то астральном уровне, с помощью литературы (в статусе такой жертвы), он превращался в настоящего охотника и чистильщика — на том же Кальсоне, чтоб истреблять эту инфернальную нечисть. Это тоже была учеба. Шроо стал настоящим артистом. Но, чтоб выучиться подобному артистизму, надо пройти огонь, воду и медные трубы. Началось все это на том же законченном подонке — Кальсоне. Притворяясь жертвой, Шроо станет ему мстить…

Никому Шроо ничего никогда не давал, ни у кого ничего никогда не просил, и ни перед кем не оставался в долгу. Это стало его неизменным правилом на всю свою оставшуюся жизнь. В том обществе, без неукоснительного выполнения всех условий заложенных в нем, оставаться человеком было невозможно (от слова — вообще). Это было базовое правило выживания!

"Судьба приучала его к изгойству", заставив оставить свою юношескую привязанность. Любовь застыла в его сущности сформировавшимся уже цветком — в форме полуоткрытых ярких лепестков, уст, для нежного поцелуя, — оставшись в таком гербарийном виде, навсегда, словно памятный коллекционный раритет. До полноценной сексуальной жизни, как плодовой завязи, дело не дошло, словно уберегая его сущность от непомерной огненной страсти более высокого порядка; ведущей "к развратным плодам" настоящей любви. Дав взамен, полную свободу, способствующую к раскрытию его литературного дара (Для сексуального разврата ему понадобятся другие женщины, которые никак не повлияют на его увядшие чувства, чтоб влиять дальше на его внутренний мир). Они приходили в его жизнь, оставались в нем надолго, но не навсегда. Теперь, он делал в жизни все, что ему заблагорассудиться или могло прийти в голову. Он продолжал учиться великому терпению.

Как-то в школе, ему сожгли магнитофон в общежитии (его любимую игрушку); он не подал виду, как ему сделалось больно. Он терпеливо привыкал к таким потерям. 220 рублей (нешуточные на то время деньжищи, в нищем селе). Деньги отправились одному, сексотскому котенку, под хвост. "Нечего им по школам устраивать музыку", — оправдывала сексотиха проступок своего дитяти, готовая сражаться за свои деньги по судам (завербована альфа-сексотом; никакой суд бы не вернул эти деньги Шроо).

Выдрессированная "общественная мораль", всегда оставалась на стороне сильных мира того, — на стороне: стукачей и прочих провокаторов, — и не было никакого смысла заморачиваться было с советскими судами — самыми “гуманными” в мире. Убитая вещь, как и первая любовь, уже не могли вернуться; делая его другим. Это Шроо понял давно, и никогда уже не оспаривал право агентов влияния распоряжаться чужими жизнями (как и вещами) в стране непуганых сексотов и их холуев — в СССР: в Сказочной империи Зла.

Шроо продолжал ходить в общежитие (как ни в чем не бывало), если только не писал стихи, лежа под радиоточкой. Слушая радио, он думал о только что покинувшей его девушке. Любовь выжигала его изнутри, словно он таскал в груди раскаленный камень. Он учился великому Терпению, ради великой звездной победы.

Мать поведала ему "историю о съеденным им сале", которую придумала ведьма "Манька", у которой он жил. Он — вытерпел и это; скрыв за артистической улыбкой.

Мать вынуждена была рассказать это ему, вернувшись из родительского собрания. Она договорилась: о продлении пребывания его на квартире у этой ведьмы. На другую квартиру, стараниями ведьмы, он не мог претендовать. Хозяйка согласилась взять Шроо, скорее всего, не от осознания собственной вины, а от обещанного ей, энергетического пиршества: высасывание из Шроо энергетической крови, приносило ей сытость и раздвинуло границы ее территорий. Тело молодого поэта, — его юность и будущее, — становилось ареной битвы энергетических вампиров, за пользование ими; властями (в том числе и потусторонними). Он же, удовлетворяя свои потребности, учился бороться и побеждать их (уже скоро развалится СССР (погубив многих сподвижников). Сексотам придется срочно превращаться в украинских чиновников, не прекращающих попытки воссоздать Сказочную империю 2.0, во главе с новым вампиром из КГБ.

Деньги, которые регулярно платила ей мать Шроо, служили ведьме хорошим подспорьем. Поэт приобретал так необходимую ему свободу — для упражнений по стихосложению.

…Мать находилась в глубоком раздумье; очевидно, под влиянием услышанного о ее сыне. Словно ей дали заглянуть на ту социальную помойку, где предстояло выживать ее сыну, благодаря тому, что она вызвала его на свет божий, не спросив разрешения у этих, так называемых, педагогов. (Однажды, к Шроо заглянут его соученики из этой школы, мать — даже — не появится к ним. Шроо (совсем недолго) будет упрекать ее в этом, пока ему не откроется глубокий смысл "содеянного"). Мать, как смогла, так и ответила на вызов общества. Она лишь проявила любовь к сыну (если бы так умели любить все женщины?)

Шроо заканчивал десятилетку, уже наглухо закрывшись в себе. С потерей самой чувственной привязанности, высвободилось много времени для творчества. Стихи спасали его от нахлынувшего одиночества, открывая новый мир познания и творческого покоя, в котором царит воображение, интеллект и внутренний диалог. Это была весна, когда все это расцветает эпитетами и метафорами. С хрустальным мостом в реальный мир, которые связывает мечта. Литература отлично справлялась с этой задачей; взяв шефство над новым своим “лишним” героем (в советской интерпретации). Шроо полностью растворялся в поэтической стихии. Когда нащупывались связи между отдельными словами, что определяло энергичное насыщение и пластичное развитие языковых форм общения с вечностью. Река поэзии, наполнялась определенным, жизненным смыслом. Шроо, уже не надеялся на приличный аттестат; мечтательно выглядывая лишь поэтическую насыщенность в будущей жизни. Он образовывался в Высшей космической школе — открывая в себе, шлифуя свой дар. Самообразование — как и всякий тяжкий труд, поднимало над окружающим миром, превращало дарвиновскую обезьяну в человека, — словно аттестат зрелости который, получал в подарок — отличительную творческую судьбу.