— Отстаньте от него! — вспылила Чесна. — Человек еле на ногах стоит! Вы что, не понимаете?

— Ну конечно, я понимаю, что человек устал, но чего я никак не могу понять, так это почему он вообще еще жив! Барон, насколько мне известно, вы пробыли шесть часов под водой. У вас что, жабры выросли за это время?

— Не совсем, — ответил Майкл. Раненая нога онемела, но кровотечение прекратилось. — У меня было вот это. — Он поднял правую руку. В кулаке был зажат полый стебель речного тростника — трубка около метра длиной. — Боюсь, я был слишком беспечен. Вчера вечером я слишком много выпил и после этого мне вздумалось погулять. Должно быть, я поскользнулся. Но как бы там ни было, я свалился в воду, и меня подхватило течением. — Он поднял руку и вытер грязь со щеки. — Просто потрясающе, как быстро трезвеешь, когда начинаешь понимать, что идешь ко дну. В воде я зацепился за что-то ногой. Наверное, за бревно. Его угол здорово расцарапал мне бедро. Видите?

— Продолжайте, — приказал Блок.

— Я не мог выбраться. Поднять голову над водой не было сил, но, к счастью, там рос тростник. Я выдернул один из стеблей, откусил конец и стал дышать через него.

— Какая удача! — сказал Блок. — Надо думать, барон, этому номеру вы научились в школе диверсантов?

Майкл сделал вид, что он потрясен и обижен.

— Нет, полковник. В школе бойскаутов.

— И вы хотите сказать, что просидели почти шесть часов под водой, дыша через какой-то дурацкий тростник?

— Этот «дурацкий тростник», как вы только что изволили выразиться, я заберу с собой. Дома я, может быть, велю его позолотить и выставить на самом видном месте. Человек не знает своих возможностей до тех пор, пока сама жизнь не решит испытать его на прочность. А вы, кажется, не согласны со мной?

Блок хотел было что-то возразить, но передумал. Он взглянул на собиравшуюся вокруг них толпу.

— Что ж, барон, добро пожаловать в мир живых, — сказал он. Взгляд его по-прежнему был холоден. — Лучше всего вам сейчас принять душ. Вы насквозь пропахли тиной. — Блок зашагал было прочь, и Сапог с готовностью последовал за ним, но затем полковник вдруг обернулся и снова обратился к барону: — Вам, пожалуй, и вправду стоит сохранить этот тростник. Чудеса в наше время случаются редко, и чаще всего не с нами.

— Ну что вы! Об этом не беспокойтесь, — ответил ему Майкл; он все же не мог упустить подвернувшейся возможности. — Теперь уж я не выпущу его из рук, буду держать, как говорится, в железном кулаке.

Блок остался стоять неподвижно, словно аршин проглотил. Майкл чувствовал, как Чесна еще сильнее прижалась к нему. Ее сердце сильно забилось.

— Спасибо за заботу, полковник, — сказал Майкл.

Блок все еще стоял на месте. Майкл понял, что в голове полковника глубоко засели эти два слова. Было ли это случайно пришедшимся к слову сравнением или сказано преднамеренно, с умыслом? Еще несколько мгновений они в упор разглядывали друг друга, словно два хищника, сошедшихся на одной тропе. Майкл был волком, а Джерек Блок — черной пантерой с серебряным оскалом. Затянувшееся молчание нарушил Блок.

— Желаю скорейшего выздоровления, барон, — кивнул он, скупо улыбнувшись, и пошел вверх по склону берега, направляясь в сторону «Рейхкронена».

Сапог разглядывал Майкла, наверное, секунды на три дольше своего хозяина — вполне достаточно для того, чтобы дать понять: война объявлена, — и затем последовал за полковником.

Из толпы вышли два немецких офицера, один из них — с моноклем, и предложили помочь Майклу дойти до номера. Майкл, поддерживаемый ими с обеих сторон, захромал по берегу реки к отелю, а Чесна и Мышонок шли позади. В холле отеля его встретил раскрасневшийся от волнения управляющий, выразивший свое сожаление по поводу несчастья, постигшего барона. Он заверил, что прикажет выстроить на берегу реки стену, чтобы предотвратить возможность повторения подобных происшествий в будущем, и предложил Майклу воспользоваться услугами врача, состоявшего в штате гостиницы, на что Майкл вежливо отказался. Но тогда, может быть, бутылка лучшего коньяка из винных погребов отеля поможет унять боль от полученных бароном ран? Барон ответил, что это и в самом деле было бы очень кстати.

Двое офицеров, вызвавшихся проводить Майкла, ушли. Дверь в апартаменты Чесны закрылась.

— Где ты был? — строго спросила Чесна у Майкла, устало опустившегося на белое кресло.

— И не пытайся убедить нас, что ты все это время сидел под водой! Тебе это все равно не удастся! — заявил Мышонок. Взяв со стола бутылку коньяка столетней выдержки, он плеснул немного в бокал, который затем передал Майклу. — Так что же с тобой приключилось?

Майкл пил коньяк. Это было очень похоже, как если бы ему вдруг пришлось вдыхать огонь.

— Я катался на поезде, — ответил он. — В гостях у Гарри Сэндлера. Сэндлер умер. Я пока еще жив. Вот и все. — Развязав галстук, он принялся сдирать с себя оставшиеся от рубашки лохмотья. Вся спина и плечи были исчерчены тонкими красными порезами. — Полковник Блок рассчитывал на то, что Сэндлер меня убьет. Вообрази, как он удивился.

— Но зачем Сэндлеру понадобилось убивать тебя? Ведь он ничего не знает о том, кто ты на самом деле!

— Сэндлер хочет — вернее, хотел — на тебе жениться. Вот он и решил сделать все возможное для того, чтобы поскорее убрать меня с дороги. А Блок с ним заодно. Нечего сказать, душевные у тебя друзья, Чесна.

— Может статься, что очень скоро Блок перестанет быть моим другом. Гестаповцы взяли Тео фон Франкевитца.

Майкл внимательно выслушал все, что Чесна рассказала ему о телефонном звонке Блока. В свете новых фактов его упоминание о «Железном кулаке» было в высшей степени неосторожным. Как только гестапо приступит к обработке Франкевитца, бедняге Тео придется выложить то, что ему известно. И хотя Франкевитц не знал его имени, он наверняка хорошо запомнил его лицо. Одного этого описания будет достаточно, чтобы навести Джерека Блока и гестапо на их след.