— Что он сказал? — Полковник озирался по сторонам, ища переводчика. — Ведь это по-русски? Ведь по-русски же, да? Что он сказал?

— Я сказал, — продолжал Майкл на своем родном языке, — что ты сосешь член у осла и пердишь на каждом углу.

— Что, черт подери, он говорит? — разорялся Блок. Взгляд его остановился на Сапоге. — Ты ведь побывал на русском фронте! Что он сказал?

— Я… э-э-э… мне кажется, он сказал., что у него есть осел и петух, который поет.

— Он что, пытается шутить или же просто сошел с ума?

Майкл громко рыгнул, и Блок отступил на пару шагов назад. Майкл посмотрел в сторону, на лежавший на земле труп Мышонка. Один из солдат пытался разжать его крепко сжатую в кулак правую руку. Пальцы не поддавались. Вперед вышел Сапог и со всего размаху опустил ногу в кованом сапоге на руку Мышонка. Кости пальцев треснули, ломаясь как спички. В ладони Мышонка был зажат Железный крест.

Сапог наклонился, чтобы поднять медаль с земли.

— Если ты только прикоснешься к нему, я тебя убью, — сказал ему по-немецки Майкл.

Этот голос — спокойный и уверенный — заставил Сапога застыть на месте. Он недоуменно заморгал, рука его, готовая отнять у покойника последнюю драгоценность, замерла. Майкл в упор глядел на Сапога, чувствуя, как в жилах у него закипает жаркая кровь дикого зверя. Он был близок к превращению… очень, очень близок. Стоило только захотеть…

Пистолет Блока описал в воздухе короткую дугу и со всей силой врезался Майклу в пах. Майкл упал на колени, корчась от нестерпимой боли.

— Ну что же вы, барон? — с упреком сказал Блок. — Угрозы только унижают вас и ваше аристократическое достоинство, или вы не согласны со мной? — Он кивнул Сапогу, и тот зажал Железный крест в кулаке. — Знаете, барон, очень скоро нам с вами представится возможность продолжить наше близкое знакомство. Может быть, тогда вы сбавите тон и запоете по-иному, и это случится прежде, чем я разделаюсь с вами. Поднимите его, будьте так любезны, — обратился он к двоим стоявшим неподалеку солдатам, и те подхватили Майкла и поставили на ноги. Сильная боль в паху согнула его пополам; даже став волком, он не смог бы уйти далеко. Кроме того, время было неподходящим, да и место тоже. Он подавил, дикий зов, и его голос затих, как эхо.

— Ладно. Пора идти.

Блок зашагал вверх по склону, солдаты повели Майкла, толкая его впереди себя. Еще несколько солдат шли по сторонам от него, держа оружие наготове. Немного поодаль шел Сапог, сжимавший в кулаке Железный крест, а другие солдаты волокли к дороге тело Мышонка. Майкл больше не оглядывался на Мышонка: бедный маленький человечек умер, и теперь ему уже не придется испытать уготованных ему пыток.

Задрав голову, Блок посмотрел в высокое голубое небо и сверкнул своей серебряной улыбкой.

— А замечательный все-таки сегодня день, не правда ли? — сказал он, ни к кому не обращаясь.

Он оставит в лесу вооруженный отряд и бросит все силы на поиски Чесны. Вне всякого сомнения, эта сучка не успеет далеко уйти. В конце концов, она ведь всего только женщина. Блоку было неприятно, что он дал провести себя, но, с другой стороны, он с нетерпением ожидал того момента, когда Чесна окажется у него в руках. Раньше он изображал из себя ее милого доброго дядюшку, но тогда он всерьез считал, что она предана рейху; теперь же его отношение к предательнице, действовавшей с таким размахом, будет, несомненно, менее семейным, но с профессиональной точки зрения более привычным. Но какой скандал! Нужно любой ценой не дать ему выплеснуться на страницы газет! А также скрыть от любопытствующих глаз и ушей Гиммлера. Итак, спрашивается: где допрашивать барона?

Ну да! Конечно же!

Он видел, как солдаты втолкнули барона в кузов и заставили его лечь на пол, заломив ему руки за спину. Один из солдат сел рядом, приставив к горлу Майкла дуло автомата.

Блок отошел, чтобы дать указания водителю грузовика, а солдаты продолжали прочесывать лес в поисках «золотой девушки» Германии.

Обоняние подсказало Майклу направление, в котором они ехали, прежде чем он увидел местность. Он лежал в кузове грузовика на железном полу, руки его были придавлены к полу весом собственного тела, а вокруг сидели вооруженные солдаты. Над кузовом крытой машины был натянут серый холст, пропускавший внутрь лишь узкую полоску света. Он не мог точно сориентироваться, но был уверен, что они едут не в город, а, скорее всего, в противоположную сторону; дорога, по которой ехал теперь грузовик, была слишком ухабистой для колес легковых берлинских машин. Нет, эта колея была проложена шинами грузовиков и тяжелых машин. Боль пронзала придавленные к полу руки Майкла каждый раз, когда машину подбрасывало на ухабах.

Через холст внутрь кузова проникал сильный запах. Солдаты, очевидно, тоже учуяли его; некоторые беспокойно заерзали на своих лавках и начали нервно перешептываться. Вонь все усиливалась. Нечто похожее ему довелось ощутить в Северной Африке, когда он обнаружил трупы британских солдат, сожженных из огнемета. Этот густой сладковатый запах горящей человеческой плоти невозможно забыть, он остается в памяти навсегда. К нему примешивался запах горящего дерева. «Сосна, — догадался Майкл. — То, что горит быстро и жарко».

Один из солдат вскочил со своего места и бросился к заднему борту грузовика, его рвало. Прислушавшись к шепоту двух других, Майкл сумел уловить лишь одно слово: «Фалькенхаузен».

Теперь он знал, куда ведет эта дорога. Концентрационный лагерь Фалькенхаузен. Детище Блока.

Тяжелый запах постепенно исчез. Наверное, сменился ветер, думал Майкл. Но что же там жгли? Грузовик ненадолго остановился. Сквозь низкий рокот мотора слышался стук молотков. Затем они поехали дальше и через сотню ярдов снова остановились. Послышался резкий окрик: