Мама покачала головой, все еще не понимая, к чему клонит Леди.

— Мир дал трещину, — продолжала Леди. — И в мире живых, и в мире мертвых все пошло иначе. Когда Дамбалла отказался от угощения, я впервые почувствовала: что-то пошло не так. Дженна Вельвадайн рассказал мне, что случилось в вашей церкви в пасхальное утро. В этом тоже замешан мир духов.

— Но ведь там были просто осы! — изумилась мама.

— Для вас это были просто осы. А для меня — некое послание. Кто-то, находящийся на той стороне, испытывает ужасную боль.

— Я не…

— Вы не понимаете, — закончила за маму Леди. — В этом нет ничего удивительного. Я тоже многого не понимаю. Но мне известен язык боли, миз Маккенсон. В детстве я хорошо научилась этому языку.

С этими словами Леди протянула руку к своему ночному столику, выдвинула один из ящичков и достала оттуда листок линованной тетрадной бумаги. Потом показала его маме.

— Вам знаком этот рисунок?

Мама внимательно рассмотрела его. То был карандашный набросок головы мертвеца, череп с крыльями, идущими от висков назад.

— В своих снах я часто вижу человека с такой татуировкой на плече. Кроме того, я вижу руки, в одной из которых бейсбольная бита, обмотанная черной лентой, — то, что мы называем дробилкой, а в другой — жесткая струна. Я слышу голоса, но слов разобрать не могу. Кто-то громко кричит на кого-то, а еще там играет музыка.

— Музыка? — От страха мама похолодела, потому что на рисунке Леди она узнала череп, вытатуированный на плече несчастного утопленника, ушедшего вместе со своей машиной на дно озера Саксон, о котором не раз рассказывал отец.

— Может быть, это играет пластинка, — продолжала Леди, — или кто-то бьет по клавишам пианино. Я рассказала обо всем Чарльзу. Подумав, он напомнил мне о статье, которую прочел в мартовском номере «Журнала». Ведь это ваш муж видел мертвеца, утопленного в озере Саксон, верно?

— Да.

— Как вы считаете, тут есть какая-то связь?

Мама глубоко вздохнула, надолго задержав дыхание, а потом выдохнула:

— Да.

— Я так и думала. Ваш муж хорошо спит по ночам?

— Нет. Он… тоже видит сны. Сны об озере… и об утопленнике. Его мучают кошмары.

— Очевидно, покойному что-то нужно от вашего мужа, поэтому он пытается привлечь его внимание. Мои сны — это послание с той стороны, которое я смутно слышу. Как в спаренном телефоне.

— Послание, — прошептала мама. — Что за послание?

— Вот этого я и не могу понять, — призналась Леди. — Такая боль кого угодно может свести с ума.

Слезы затуманили глаза мамы.

— Я не могу… Я не…

Она запнулась, слеза прочертила полоску по ее левой щеке.

— Покажите вашему мужу этот рисунок. Скажите, что, если он захочет со мной поговорить об этом, двери моего дома всегда для него открыты. Он ведь знает, где я живу.

— Он не придет. Он боится вас.

— Скажите ему: то, что его мучает, может разорвать его на части, если он с этим не совладает. Передайте, что в моем лице он найдет самого лучшего друга, который у него когда-либо был.

Мама кивнула. Сложив прямоугольником листок с рисунком, она зажала его в кулаке.

— А теперь вытрите глазки, — приказала ей Леди. — Негоже расстраивать такого симпатичного молодого человека.

Заметив, что мама очень быстро взяла себя в руки, Леди удовлетворенно хмыкнула.

— Так-то лучше. Теперь вы просто настоящая красавица. Можете сказать вашему мальчику, что он получит свой велосипед, как только я смогу для него это устроить. И проследите, чтобы он прилежно учил уроки. Напиток номер десять может не сработать, если мама и папа не следят за порядком в доме.

Мама поблагодарила Леди за проявленное к нам внимание. Она добавила, что обязательно попросит отца зайти к Леди, но обещать ничего не может.

— Я все же рассчитываю увидеться с ним, — сказала ей Леди. — А вы позаботьтесь о себе и благополучии своей семьи.

Мы вышли из дома Леди, и вскоре уже усаживались в наш пикап. В уголках моего рта все еще сохранялся вкус Напитка номер десять. Я чувствовал себя как лев перед прыжком и готов был разорвать учебник математики в клочья.

Мы выехали из Братона. Текумсе неспешно текла в своих берегах. Вечерний ветерок тихо шелестел в ветвях деревьев, в окнах домов, где люди доедали свой ужин, горел свет. Глядя по сторонам, я мог думать только о двух вещах: о прекрасном лице молодой женщины с чудесными зелеными глазами и о новом велике с фарой и гудком.