Голова Кённига повернулась вправо.

Гюстав Бушен с пропитанной кровью рубашкой на уровне бока и левого плеча, целился в бывшего хозяина «Копья» из своего «Томпсона», и на его сером лице блестела кривая усмешка.

— Я пришел, — выдохнул он. — Убрать мусор…

И открыл огонь.

Майкл видел, как пули начинают прошивать живот Кённига ровной строкой вверх по груди и до самого лица, и он под каждым ударом танцевал свою личную Пляску Смерти. Кусок головы исчез в облаке красного спрея. «Люггер», удерживаемый ослабевшими пальцами, снова выстрелил, но никому не нанес увечий, а тело обгоревшего немца начало оседать на пол.

Бушен продолжал стрелять, пока не кончилась обойма. Кённиг — измятый, как тряпичная кукла — рухнул на пол в луже собственной крови, словно игрушка, потрепанная непослушным ребенком. Он несколько раз дернулся в предсмертных судорогах. Мозга в нем практически не осталось, поэтому вряд ли он даже толком мог пережить и осознать собственную смерть. Через мгновение он замер.

Бушен стоял неподвижно, весь в крови. Через несколько секунд автомат в его руке опустился, лицо скривилось от боли, рука снова ухватилась за раненый бок, и капитан упал. Майкл выскочил из каюты и бросился на помощь. Он разорвал его рубашку, чтобы осмотреть раны.

Три члена экипажа вбежали на шум и уставились на Бушена. Дилан Кустис был среди них. Матросы ошеломленно собрались вокруг своего капитана, не зная, что делать.

— Да ради Христа, — проскрипел Бушен. — Что за гребаная возня? — он прикрыл глаза, стараясь собраться с силами и заговорить. — Вы, что, никогда не видели раньше человека, которому чертовски нужно выпить?..

…Было солнечное утро, когда «София» достигла гавани в Дувре. Наконец, удалось пришвартоваться и бросить якорь, после чего самый уродливый корабль, когда-либо останавливавшийся в гавани Дувра, оказался в безопасности. Трап опустился, и плавание можно было счесть оконченным.

Несколько черных грузовиков и машин скорой помощи ждали в порту, а также здесь находилось два полированных черных седана. На борт поднялся другой экипаж, чтобы разгрузить судно. Заработали краны и лебедки.

Щурясь от британского солнца, люди шли прочь от «Софии», неся свои вещмешки и передвигаясь группами или в одиночку. Олаф Торгримсен собирался в скором времени отбыть обратно в Норвегию на другом корабле, а Дилан Кустис хотел навестить свою жену в Кройдоне; инженеры, электрики, механики, плотники, сварщики, умелые моряки, люди из многих стран — теперь все они были связаны одним гражданством.

Гражданством грузового судна, которое сейчас можно было назвать лишь кучей мусора.

Мариэль Вессхаузер и ее семья были встречены людьми, которые — девушка не сомневалась — занимали важные должности. Один из них был очень высоким, и в его виде даже проскальзывало нечто мальчишеское, но на деле ему было уже намного больше сорока. У него были серебристо-серые волосы и бледно-голубые глаза. Мариэль подумала, что с таким высоким лбом, наверное, этот человек был очень умным. По его щекам и крючковатому носу было рассыпано множество веснушек. Он тихо разговаривал с Паулем Вессхаузером и внимательно изучал его, казавшись при этом прохладным и собранным. Мариэль видела, как тот же человек не так давно говорил капитану Бушену что-то, после чего они пожали руки, и француз вернулся в свою каюту. Там он вел себя странно: прикасался к каждому предмету, будто бы прощаясь со всем, что видит на «Софии».

Теперь девушка поняла, что и ей нужно смотреть вперед. Всегда — только вперед. С этого дня и на всю жизнь, постоянно над этим работать. Работать, работать и работать, как Вулкан в своей кузнице.

А иначе как можно создать нечто красивое?

Сейчас Вессхаузерам нужно было уезжать. Важные люди хотели посадить их в один из черных седанов и отвезти в отель в Лондоне. Возможно, это будет весело, подумала Мариэль. Было бы очень интересно погулять по Лондону.

Но сначала…

Она искала и искала… затем поискала еще немного.

Она смотрела везде.

Но джентльмен ушел.

— Давай, Мариэль! Пора! — позвал отец, предложив ей свою руку, представляя, как неустойчиво она будет себя чувствовать сейчас, когда ступит на твердую землю после долгого плавания.

Но она поняла, что сегодня ей не нужна рука. Сегодня она чувствовала солнечное тепло на своем лице и понимала, что сама тоже излучает свет.

Потому что Билли стоял внизу, у самого трапа, ожидая ее, и, когда их глаза встретились, он улыбнулся ей и подошел, чтобы встретить ее на полпути.

— Пристегнитесь, майор.

Майор уже пристегнулся.

— Сегодня полет будет недолгим, сэр.

— Ну, раз ты так говоришь, — передернул плечами Майкл Галлатин, занимавший заднее сидение самолета «Вестланд Лисандр». На нем была его выгоревшая на солнце пыльная форма британских вооруженных сил для Западной пустыни: влажная от пота рубашка с короткими рукавами, шорты, серые гольфы и ботинки цвета загара. Вокруг его шеи оборачивался темно-синий платок, предназначенный для защиты от мелких травм, вызванных постоянным попаданием песка, мелкие ранки от которого грозили серьезными инфекциями в суровом климате и могли привлечь насекомых. Также на майоре сидела офицерская фуражка цвета Ливийской пустыни — оттенка бесконечного песка и серых камней. В тесном пространстве под ногами лежал его вещмешок, в котором находились сменная одежда, фляга, бритвенные принадлежности и его надежный американский автоматический «Кольт» 45-го калибра. К своим знакам отличия он относился довольно небрежно и иногда даже предпочитал их не носить, что не вызывало никакого одобрения в глазах старших офицеров, однако все, кто был ниже рангом, проникались к нему негласным уважением. Так или иначе, высшие чины были информированы, что донимать этого человека по пустяковым поводам им не следует, согласно важному письму, которое он привез с собой из Лондона.