С тех пор моя сексуальность проявлялась лишь двумя способами: я мастурбировал и пугал. Онанизм утолял темную, потаенную сторону моей натуры. Когда же мне хотелось разделенных эротических ощущений, я ходил по улице и наблюдал за реакцией видевших меня людей: я преподносил им свое уродство во всей его непристойности, я говорил с ними его языком. Брезгливые взгляды прохожих давали мне иллюзию контакта, смутное ощущение прикосновения.

Чего я жаждал больше всего, так это испуга молодых девушек. Но было непросто попасть о их поле зрения: по большей части они смотрели лишь на собственные отражения в витринах.

Были и такие, что предпочитали любоваться собой, ловя взоры окружающих, – вот с ними мне выпадали лучшие минуты. Томные очи рассеянно искали мой взгляд, чтобы увидеть в нем любимый образ, и круглели от ужаса, обнаружив, как отвратительно зеркало. Я это просто обожал.

Год назад, когда Этель посмотрела на меня дружелюбно и без привычного мне ужаса, недоумению моему не было границ. Она как будто не замечала безобразия, воплощением которого я был.

Даже будь она «всего лишь» прекрасна, я все равно полюбил бы ее: до сих пор ни одна красавица не нравилась мне до такой степени. Но к красоте прибавилось чудо ее слепоты, и я влюбился до полного безумия.

Воспоминание об испытанном в детстве оргазме окончательно помутило мой рассудок: роль быка, которую должна была играть Этель, была, вне всякого сомнения, знаком нашей общей судьбы.

Мне не составило труда подружиться с актрисой. Ничто не казалось ей странным – ни моя внешность, ни мое постоянное присутствие на съемочной площадке, ни вопросы, которые я ей задавал. Хотя они были порой так бестактны, что она вполне могла бы обидеться.

– Ты сейчас влюблена в кого-нибудь?

– Нет.

– Почему?

– Никто мне особенно не нравится.

– А тебе бы хотелось?

– Нет. От любви одни проблемы.

Мне было жаль, что она почти сразу предложила перейти на обычное среди киношников «ты».

– У тебя были проблемы из-за мужчин в прошлом?

– Сколько раз. А если не возникало проблем, было скучно, – тоже ничего хорошего.

– Действительно, – скептически хмыкнул я, хотя никогда не знал ни проблем, ни скуки, о которых она говорила.

– А ты в кого-нибудь влюблен?

Она даже не понимала, что сморозила. Это как если бы она спросила паралитика, танцует ли он танго.

– Мертвый штиль, как и у тебя, – равнодушно обронил я.

Однажды я не удержался и задал ей вопрос, не дававший мне покоя:

– Почему ты так мила со мной?

– Потому что я вообще милая девушка, – без тени смущения ответила она.

Это было правдой и совершенно меня не устраивало. Как найти какой-нибудь прием против ее доброты?

Как ее спровоцировать?

Чаще всего я говорил с Этель о вещах абсолютно мне неинтересных. Моей целью было просто смотреть на нее – самое восхитительное занятие, какое я только знал в своей жизни. Мила она была до такой степени, что позволяла себя созерцать и даже принимала комплименты. Мне трудно было удержаться, и порой я говорил ей:

– Какая ты красивая!

Она улыбалась так, будто это было ей приятно.

Ее реакция до того потрясла меня, что я стал позволять себе говорить то же самое другим женщинам.

Ответом мне были возмущенные взгляды, недовольные гримаски или любезности типа: «Вот придурок!»

У одной, которая так осадила меня, я спросил:

– Позвольте! Я сделал вам комплимент, без малейшей непристойности, без задней мысли, а вы меня обижаете. За что?

– Как будто вы сами не знаете!

– Это потому, что я некрасив? Разве уродство мешает обладать хорошим вкусом?

– Да нет, дело вовсе не в том, что у вас отталкивающая внешность!

– Так в чем же?

– Сказать женщине, что она красива, – значит сказать, что она глупа.

В первый моменту меня отвисла челюсть, потом я выпалил:

– Стало быть, вы действительно глупы и сами это подтверждаете.

И получил в ответ пощечину. Как-то я поделился с Этель:

– Когда я говорю, что ты красавица, тебе не кажется, будто я намекаю на то, что ты дура?

– Нет. А что?

Я рассказал ей, как другие девушки реагировали на мои любезности. Она посмеялась и сказала: