– Ты успел понять, что это за цифра?

– Это была цифра пять.

– Так…, – недоумеваю я, – тебе разве не надо теперь спешить, чтобы успеть к сейфу первым?

– Мы пока не знаем, где он находится. Его координаты должны прийти на мобильные устройства каждого участника, вот тогда гонка и начнется. Возможно, время для кого-то окажется не самым подходящим, – усмехается Морис.

– Хорошо, но раз игра уже началась, что ты предлагаешь мне?

– В нашей команде недостает еще двух участников.

Надо же какое совпадение. Как будто как раз для нас с Лексом места оставили. Но тут же отметаю эту параноидальную мысль – не все же вокруг нас двоих вертится.

– Как же так? Игра началась при недоборе участников?

– Нас может быть и меньше, но тогда мы рискуем проиграть. Уже сейчас двое из нас взяли на себя большую нагрузку, то есть по два участка. Мы чуть не поссорились из-за этого.

– Ладно, тогда что мне нужно сделать, чтобы присоединиться к команде? Могу я пригласить своего друга?

– Делать ничего не нужно. Организаторы каким-то образом знают все, что происходит в Муравейнике. Они сами пригласят вас в игру, дав пробные задания. Сообщения придут на ваши мобильные устройства, просто ждите.

Мне становится вдвойне интересней. Наш разговор напоминает мне о тех анонимных сообщениях, которые приходили Лексу, и благодаря которым нам удалось сбежать от Эбнера. А также о сообщениях сектантам от якобы Материнского дерева. Мы так и не узнали, кто за всем этим стоит.

Муравейник буквально напичкан всякой техникой, и я вполне могу поверить, что какой-нибудь уникум, используя дистанционно все эти многочисленные камеры и микрофоны, может знать все или почти все, мгновенно подключаясь к любому устройству. Но кто это и какие цели преследует? Конечно, к хозяевам этой игры те сообщения могут и не иметь никакого отношения, даже скорее всего не имеют, и все же мне становится интересно.

– У меня нет мобильника, – вспоминаю я существенную деталь.

– Организаторы разберутся, – заверяет меня Морис.

В этот раз я сильно припозднилась с возвращением в учебку стражей, но все равно никуда и не думаю спешить. Формально я никаких правил не нарушаю, начиная аж с пяти часов утра. А когда именно я покинула внутренние помещения, никто и проверять не будет, поскольку последнее время офицеры меня стойко игнорируют. В особенности с этим усердствуют мой шинард Кейн и его побратим Редженс, а остальные, надо полагать, просто проявляют солидарность. Вот прямо сейчас мимо меня организованно пробегает группа курсантов, возглавляемая вторым и замыкаемая первым. Все курсанты пялятся на меня с удивлением, а эти двое демонстративно смотрят в другую сторону. Ну и ладно, я тоже на них не смотрю.

А все из-за того, что некоторое время назад мы с друзьями кое-как неуклюже, но все же раскрыли преступление, благодаря чему нашу подругу Кейт, то есть курсанта Нулевую, которую из-за ее происхождения с удовольствием третировали офицеры учебки, пришлось досрочно записать в группу Редженса, а не выгнать вон, как все надеялись. Но с тем, что подруга теперь никуда не денется, всем пришлось смириться, поскольку такова воля вышестоящего начальства. Таким образом, в итоге гнев офицеров обрушился только на нас с Лексом. Вообще-то до этого всю дорогу меня грозились вернуть на нулевой уровень или запулить еще ниже, и я честно именно этого и ждала, даже вещички собрала, но офицеры решили для начала просто помотать мне нервы и вот мотают до сих пор. Лекса игнорировать сложнее, он попадается им на каждом шагу.

Надо бы радоваться, что никто не достает, не язвит, не угрожает и яблоками не кидается. Однако почему-то от всего этого грустно и может быть даже одиноко. С другой стороны, это означает, что никто лишний не придет на завтрашнее представление в любительском театре “Забрало”, в котором мне придется участвовать против всякого моего желания. Если уж позориться, то хоть не перед знакомыми людьми.

Быстренько приняв душ, пока курсанты не вернулись с пробежки, возвращаюсь в прачечную и иду в коморку. Там снимаю с вешалки чехол с зимним пальто старушки Рейн и вытаскиваю из рукавов пакеты со своей новой одеждой. Теперь все приходится прятать, поскольку неделю назад, пока меня не было, кто-то выкинул все мои вещи. Так что игнорировать игнорируют, но подлянку подкинуть не забывают. Хотя, полагаю, до этого все же снизошли не сами офицеры, а кто-нибудь типа Мина. Хорошо хоть Потап – плюшевый медведь, которого я в некотором смысле украла у Редженса, в тот момент снова отдыхал в сушилке. Игрушечные паровозик тоже все еще в коробке на складе прячется, а вот все мои носильные вещи испарились.

После генеральной репетиции в театре возвращаюсь в преотвратнейшем настроении. Выступление завтра, а народ все еще путает слова, и с последовательностью выхода на сцену и сменой декораций полная неразбериха. Все на нервах, кричат друг на друга, режиссер угрожает самоубийством. При этом отменять никто ничего не собирается.

В учебке стражей тоже все нервные, видимо, день такой нехороший. Захожу в зал, а там не пройти. Собралось все отделение, причем курсанты сидят прямо на полу, обложившись конспектами, только вдоль стены организована дорожка, по которой бегает несколько взмыленных человек. Младшие офицеры рассредоточились по залу, старшие сидят за вынесенным в центр зала столом. Счастья на лицах ни у кого не наблюдается. Я так чувствую, тут тоже идет подготовка к какому-то ответственному мероприятию, и идет она тоже не очень. Спотыкаясь и хрипя.

Прямо на ринге за канатами стоит кафедра, вокруг которой как зверь в клетке ходит Редженс. По его непроницаемому лицу не видно, что он зол, но вполне можно предположить, что так и есть.

– Ты! – быстрым жестом он указывает на одного из курсантов, тот тут же подскакивает, сваливая конспекты с колен на пол, и спешит забраться на ринг. Встает за кафедру, выглядя сейчас как наш режиссер, осознающий близость неминуемого провала. – Какие обстоятельства входят в предмет доказывания при уголовном судопроизводстве? – интересуется у него Редженс.