Камердинер Семен совсем не удивил, притащив для чтения письма не абы кого, а пожилую статс-даму Анну Дмитриевну Строганову — если бы он ее не представил, я бы, понятное дело, ее имени бы и не узнал. Высочайшая матушка снова демонстрирует свою всеобъемлющую придворную мощь — Анна Дмитриевна сразу после чтения письма конечно же побежит к ней с докладом. Лишенные иголок, основанные исключительно на желании помочь, мягкие и добрые «ежовые рукавицы» гораздо эффективнее каноничных, основанных на самодурстве и биении непослушных палкою. Императрица просто хочет помочь сыночку унаследовать Престол и распорядиться им как должно — а «должно» так, как считает Мария Федоровна.

Строганов… Фамилия знакомая, но фамилии князей да видных дворян в памяти вообще хорошо откладываются — даже мое поколение от истории сбежать не может, а все эти люди в ней есть. Не факт, что прямо «эти», возможны и однофамильцы. Потом у матушки узнаю, чем Анна Дмитриевна заслужила честь числиться статс-дамой, а пока отвешиваем пару обязательных дежурных комплиментов и сажаем рядом с собою на диван, демонстрируя расположение — с меня не убудет, но мне зачтется.

Много про Льва Николаевича анекдотов есть, и немалая их часть обыгрывает объем «Войны и мира». Я с легкостью вспомню книги объемом побольше — порою в десятки раз больше! — но их в школах десятилетиями не проходили, а потому огребать за экстремально крупную жанровую форму за всех пришлось Толстому. Я на осиливших только краткое содержание — а порою и до него не добравшихся — одноклассников и одноклассниц смотрел с удивлением, а учительница литературы не менее удивленно смотрела на меня — я единственный в классе не только прочитал «ВиМ» целиком, но еще и получил от процесса огромное удовольствие.

Словом — письмо от Льва Николаевича было очень длинным. Не умеют люди в этом времени низводить письма до утилитарного назначения. И о погоде классик рассказал, и о положении дел в своем имении — посевная закончилась совсем недавно, а значит сам бог велел ее обсудить! — и о своем отношении к паевым аграрным обществам — я о них много в интервью говорил, и это дало графу повод обвинить меня в желании торговать землицею — она же непосредственно Господу принадлежит. Но этим его претензии ко мне ограничились, сменившись осторожной надеждою — Толстой прибавке в виде новой губернии радовался, но еще сильнее его порадовала «бескровность» приобретений. Понравился и Сибирий — в простоте его получения Толстой, будучи бывалым адептом той самой «простоты», видел божий промысел. Ну а моя «разборка» с Лениным вселила в Льва Николаевича надежду, что я, в отличие от Александра III, знаю толк в «непротивлении злу». Жаль расстраивать классика, но он видит то, что хочет увидеть.

Не став утруждать себя ответом, я поблагодарил Анну Дмитриевну за помощь и велел Семену отправить Толстому приглашение на совместный воскресный молебен в местном храме с последующим чаепитием тет-а-тет. Даже если Лев Николаевич по итогам чаепития поймет, какая я циничная тварь и отходит меня тростью, я все равно буду очень доволен: это же, блин, Толстой! Какой смысл «попадать» в XIX век, если не пользоваться возможностью хотя бы немного посмотреть на людей, годами на меня взиравших со стен школьных и университетских кабинетов? А ну как откроется мне что-нибудь «эдакое»?

Выезд монаршей персоны — штука строго регламентированная, и наша маленькая прогулка до Егерской слободы превратилась почти в парад из карет и едущих верхом конвойных и лейб-гвардейцев. Улочки Гатчины нас вмещали отлично — не первый день здесь Августейшая семья ездить изволит. Несмотря на близость довольно значимой резиденции с образуемыми ею рабочими местами, работающими на нужды дворца мастерскими, сопутствующими учреждениями и прочим, Гатчина на меня никакого впечатления не произвела, напомнив славный сибирский город Канск. Улицы широкие, но не мощеные. Вывесок на зданиях много, но все какие-то потрепанные. Убери отсюда резиденцию, и Гатчина превратится в самый обычный русский город, коих на карте что звезд на небе.

Народ на нас, конечно, глазел да кланялся, но без малейшего энтузиазма — привыкли, частенько Императорский кортеж видят. По пути семья помогала мне разобраться в придворных чинах Табели о рангах, и я отыскал странность:

— Почему так много чинов высших классов и так мало чинов нижнего и среднего класса?

— Потому что Табель о рангах был введен почти двести лет назад, — ответила мама. — С тех пор Империя и мир изменились, пришлось менять и Табель.

С тех пор отгремела Эпоха дворцовых переворотов, череда реформ и контрреформ, из-за которых при Дворе образовалось изрядно высокопоставленных бездельников. Не далее как за обедом я сам чуть не сделал так же, но я-то от незнания, а предыдущие Романовы — укрепляя положение и отодвигая подальше табакерку. Еще неизвестно, что хуже, на самом деле. Хорошо, сделаю зарубку в памяти разобраться и по возможности навести порядок — мне табакерки тоже не надо, но тащить в XX век всю эту прожирающую казну шоблу мне не с руки — народ-то просыпается, крутит головой по сторонам и начинает спрашивать, почему с него три шкуры дерут, а придворное бесполезное чмо себе третий дворец на казенные деньги строит.

— Анна Дмитриевна помогла тебе? — как только «Табель» был отработан, спросила Императрица.

— Помогла, — кивнул я.

— Прекрасная семья, — отрекомендовала Строгановых мама. — Павел Сергеевич, супруг Анны Дмитриевны, состоит при Дворе обер-шенком.

Это еще что за зверь? Звучит зловеще. Считав пробел в моей «памяти», Мария Федоровна подсказала:

— Я уже отдала ему распоряжения касательно напитков для тебя, Георгий, — вздохнув, поделилась инфой. — Саша при всех своих неоспоримых достоинствах редко отказывал себе в рюмке-другой, и я очень рада, что ты избавлен от этой дурной привычки.

Ясно, «обер-шенк» у нас заведует вливаемыми в Высочайшие рты напитками. Кажется, раньше такое называлось «виночерпий». Человек очень высокого положения, и «оптимизировать» его должность чревато — а ну как подольет чего от обиды? Потом, конечно, на виселице свои дни закончит, но отравленному Романову от этого будет не легче. Кажется, начинаю понимать, почему придворная часть Табели так сильно перекошена в сторону высших чинов. Может надеть уже френч, завести трубку да воззвать с броневичка к народу — душат, мол, бояре клятые, давайте их всех снесем! Эх, мечты.