— За что жизни подданных класть собираетесь, Георгий Александрович? — с максимальным неодобрением на лице спросил Толстой.

Мы вошли в кабинет, я выслал вытиравшего пыль лакея и опустился на диван. Толстой сел рядом.

— Меня на самом деле устраивает нынешнее положение, — признался я. — Империя наша — целая Вселенная, и дел в ней столько, что на армию да флот и отвлекаться-то не хочется. Но соседи-то нас в покое не оставят, — развел руками. — И комплекс противоречий в мире таков, что не участвовать в войнах нам нельзя. Знаете, — грустно хмыкнул. — Я регулярно слышу от уважаемых людей высказывания в духе «Это быдло/англичане/туземцы/кто угодно понимает только силу». Человек как правило других по себе мерит, и нередко в этом прав. Но я считаю, что именно тот, кто так говорит, силу и понимает, а значит и отношение к нему должно быть соответствующее. Народ же по умолчанию в силе моей да Его Величества не сомневается, а значит можно и нужно с ними не свысока да через губу разговаривать, сапогом в морду тыкая, а нормально. Не как с равным, а как глава семьи с детьми неразумными, — призвав на помощь актерский талант, я изобразил на лице смесь любви к подданным и скорби, заставив глаза увлажниться. — Вот пример — с рабочими я в Екатеринбурге поговорил, и мужикам даже в голову не пришло меня слабаком и рохлею посчитать — прислушались, оценили, поняли, — улыбнувшись, тихонько шмыгнул носом и вытер выступившую слезинку. — Борзописцы мне для этого и потребны — ежели народ не понимает, чем цесаревич занят, значит он будет считать, что я здесь на балах пляшу да горничных по углам зажимаю. Каждый свой шаг я буду лично толковать — что, как, и зачем. И на войну, ежели не участвовать в ней не получится, я народ так же звать буду — с подробными и честными объяснениями, почему им убивать и умирать приходится.

Пустив слезы в полную силу, ожесточенно вытер их рукавом.

— Доброе сердце у вас, Георгий Александрович, — умиленно улыбнулся мне Толстой.

Протянув руку, классик ласково погладил меня по голове:

— Тяжело вам, Георгий Александрович. Ничего, все хорошо будет. Помогу, чем смогу.

— Спасибо, — достав платок, я высморкался в него и жалобно продолжил. — Не работает непротивление злу, Лев Николаевич. Мир наш — страшное, жестокое место, и только добро с вот-такенными кулаками зло поглубже загнать может. Извините, расклеился, нюни распустил.

— Нет в слезах стыда, — успокоил меня Толстой. — От сердца они идут.

Стало стыдно, но с этим стыдом я как-нибудь справлюсь — для дела лицемерю, а значит простительно.

— Скажите, Георгий Александрович, — не без смущения спросил граф. — Может ли в бабе бес сидеть?

Это к чему вообще? В какой бабе? Пофигу — мало ли их вокруг Толстого?

— Во всех может, — ответил я.

Прикрыв глаза, Лев Николаевич откинулся на спинку и залип на пару минут. Приняв решение, он поднялся на ноги:

— Пойду я, с вашего позволения. Ну его, борзописца этого — чего я ему скажу-то? Лучше делом займусь.

— Ступайте, Лев Николаевич, — кивнул я. — Могу ли я ваши детские произведения издать, в школы да библиотеки?

— Любые берите, Георгий Александрович, — с улыбкой кивнул Толстой. — Для того и написаны, чтобы деточки малые уму-разуму набирались. Да и взрослым, глядишь, сгодится. До свидания.

— До свидания.

Николай (царствие ему небесное) заседания Госсовета, по собственному своему признанию, не любил — скучно. Сила воли и осознание обязательности их посещения, впрочем, позволяли ему терпеливо выслушивать пространные доклады, дискуссии и прочее. Большую часть пропуская мимо ушей и не имея ни малейшей заинтересованности в происходящем — на его взгляд физического присутствия на заседаниях было достаточно, а разум и душу Николай посвещал действительно важным для него вещам — Господу и возлюбленным: сначала Матильде (ныне в эмиграции, Дагмара на всякий случай выгнала), затем — Аликс.

Ну а я, будучи продуктом совсем других времен и социальной среды, слушал в оба уха, и получал от процесса огромное удовольствие. Из актера (пусть и перспективного) в цесаревичи — нифига себе у меня карьера! Сдохну, но Трон без борьбы не отдам! Всеобщее благо? Повышение качества жизни подданных? Общение с Толстыми и прочими светочами родной культуры? О, на все это в глубине души мне глубоко плевать! Что может быть выше и круче должности Императора Всероссийского? Ась? Английский король? Да он же жалкий кастрат, править которому мешают пэры! Чего стоит его Империя без Гранд-Флита и колоний? Никчемный, продуваемый ветрами остров, по которому бродит озлобленное быдло — вот что такое Англия на самом деле! Моя Родина — это и в самом деле Вселенная, и в этом признании Толстому я нисколько не соврал. Только вдумайтесь, как вкусно это звучит: одна шестая часть суши. Всей суши! Россия — это в первую очередь континентальная держава. От Польши и до Китая, почти целый материк — вот что попало в мои цепкие и жадные лапы! Прекрасно понимаю Европу — когда рядом такой без всяких преувеличений монстр, спокойно сидеть как-то стремно: а ну как у русских появится лидер, которому не нравится лениво отмахиваться от пытающихся втянуть его в чужие игры рук, и он начнет свою?

У Петра было гораздо меньше, чем есть у меня. Да, поначалу он терпел поражения, но, когда разобрался, как работает современная война, у него получилось очень хорошо. Да, крови пролилось много, но давайте смотреть правде в глаза — когда радикальные реформы и модернизация обходились без нее? Исторический процесс — штука жестокая и неумолимая. Слова товарища Сталина «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут» исчерпывающе описывают всю ублюдочную сущность этого самого процесса. Какой-то усатый лысый историк из алгоритмов ютуба называл это «факторами внешнего воздействия».

Не врал я Льву Николаевичу и в том, что нынешнее положение меня устраивает. Что есть Россия без трат на армию и флот? О, ответы на этот вопрос во все времена вызывали у народа и его правителей влажную поволоку в глазах и обильное слюноотделение. Такие-то недра! Такое-то население! Такое-то количество «Кулибиных», которые, вопреки отсутствию системных институтов, очень старались подарить Родине что-то реально прорывное. Наглядный пример — после Революции большая часть интеллектуальных и прочих элит либо свалила, либо переехала на два метра под землю, но, стоило товарищам большевикам выстроить те самые системные институты, через пятнадцать лет после самой чудовищной войны в истории человечества — а что такое пятнадцать лет по историческим меркам? Это даже не день! — СССР отправил в космос человека. И нет, это не «без трат на армию флот», а вовсе наоборот — с расходами на их наращивание, содержание, параллельно с восстановлением лежащей в руинах страны. А еще на геополитические проекты тратились.

Это я так себя успокаиваю, потому что в душе кипит успешно подавляемая, но ни к чему хорошему неспособная привести злость. Злость — чувство деструктивная, особенно в условиях, когда ее трансформация в ярость чревата. Эмоции вроде бы схожи, но есть важный нюанс — злость, в отличие от ярости, не требует от человека реализации прямо сейчас: она просто копится и, подобно яду, влияет на принимаемые решения и оказывает деструктивное воздействие на организм. Ярость же толкает человека на поступок — нужно во чтобы то ни стало убрать вызывающий ее объект, невзирая на последствия. Ни с тем, ни с другим мне не по пути — должность такая, очень рисковая и крайне ответственная — а значит нужно от них последовательно избавляться.