– Что же с тобой сделал этот подонок.

Все та же тишина, но ребенок тихо заскулил, возвращаться в реальность было крайне болезненно. Сломанные кости вспомнили о том, что они сломаны, а глаз отозвался нарастающей тупой болью. Мальчик непроизвольно потянулся потрогать больное место здоровой рукой и тут же отдернул, появились слезы.

– тише, теше, малыш, - ребенок дернулся, пытаясь определить источник звука, но голос звучал в его голове, – не бойся меня.

Голос, теплый голос, казалось бы, к нему потянулось даже озябшее тело, чтобы хоть немного согреться.

… тепло, тепло, тепло, оно нужно мне, я хочу его, мне холодно, отдай, отдай, отдай, скорее, ближе, ближе, ближе…

– Ууууу, - ребенок открыл глаз и увидев перед собой плавающий в воздухе кусочек света сразу протянул к нему руку.

И тут свет резко сморгнул, как будто получив под дых, и его яркость существенно просела.

– Прекрати! – голос почти оглушил ребенка, и он тут же отпрянул, закрывая уши ладонями.

… страшно, страшно, страшно, больно, снова будет больно, страшно, страшно, страшно…

– А ты не так прост, малыш, но как тебе помочь так, что бы ты меня не сожрал.

Кусочек света отлетел на несколько метров и замер в воздухе. Яркость его потихоньку возвращалась на прежний уровень. Голос снова заговорил в голове ребенка, он успокаивал, он гладил. В мыслях стали появляться образы, сначала это было просто несколько мягких тонов голубого, оранжевого и жемчужно-белого цвета, кружащих вокруг него. Их движение постепенно ускоряется и смазывается. Ребенок, став эпицентром этого буйства красок впервые улыбается, он не замечает, что смотрит на это двумя глазами, и хлопает в ладоши обеими руками, здесь у него ничего не болит и ему тепло. Граница красочного вихря расширяется, оставляя за собой сочные листья высокой полевой травы. А наверху появились белые облака, и засияло солнце. Этот акт творения сопровождается детским смехом. Ребенок чувствует присутствие голоса принесшего тепло, он где-то рядом. Он больше не голоден, ребенок хочет поиграть с ним. Он ищет его взглядом и находит, на краю вихря начинает проясняться силуэт человека. Размытые очертания с каждой секундой становятся более четкими, и вот из вихря выходит человек. Он с удивлением рассматривает и ощупывает себя.

– Какого черта?

Это был мужчина лет сорока на вид, не очень высокий, возможно не очень красивый, но каждая черта лица с характером. Серые глаза, плотная седина и густые усы. Одет он был одет в синий костюм-тройка, судя по всему не очень дорогой, но добротный. Материализовавшись только что, он не сразу замечает виновника торжества в центре всего этого действа. С того момента как его убили он все еще помнил, как его зовут, но удержать воспоминания о том как он выглядел не смог. Собственное «я» постепенно распадалось под действием энтропии, а собственные знания смешивались с другими обрывками других «светлячков», таких же, как и он. С некоторыми можно было даже поговорить, и те, кто разговаривал держались дольше. Но в основном светлячки растворялись и исчезали в молчании, так и не поняв, что с ними произошло.

Его восприятие окружающего мира отличалось от того, что было при жизни, здесь у него не было тела, соответственно и привычных глаз. Видеть все сразу, со всех сторон было равносильно не видеть ничего. Дезориентация и бардак в мыслях. Это было странное место, Кладбище честных, не думал, что сам однажды окажусь здесь. Время от времени появлялись новые светлячки, кто-то так же беспорядочно метался, пытаясь осознать произошедшее. Другие опускались на землю или бетон и тихо гасли, те, кого особенно мучили, разум покинул их еще до смерти. Наблюдать за всем этим было странно, гормоны больше не подстегивали чувства и все эти казни вызывали только неприятие и осуждение, а может дело просто в том, что он просто понемногу распадался. Энтропия покончила с дальним кругом общения и взялась за ближний. Он точно знал, что у него было четыре двоюродных сестры, но мог вспомнить только двух, и то только имена, не лица. В памяти всплывали образы, вот он идет по пляжу в компании друзей и подруг, кажется, это было уже после окончания университета. Кто-то очень важный для него, держит его за руку, но кто. Казалось бы, у него ничего не может болеть, но эти попытки окунуться в утраченное приносили почти физические страдание.

Время шло, и движение его было причудливым, то ускоряясь то, замирая нерешительности, словно пытаясь определиться, куда идти дальше. Он очень старался не уснуть, хотя для чего уже и не смог бы сказать. Никто из светлячков уже не откликался на его зов. Скоро и он замолкнет навсегда.

Истошный детский крик влетел в него как скоростной поезд. Оглушенный, он видел, как ударная волна распылила нескольких почти растаявших светлячков и как странная сила утянула их опалесцирующие останки в направлении, откуда пришел крик. Сам же он вдруг ощутил невероятную бодрость, как будто ему вкололи адреналин. Ясность сознания зашкаливала, хотелось сразу что-то делать. Он так и не смог вспомнить лица сестер, эти знания видимо, утеряны навсегда, но к тому, что осталось, он мог уже прикоснуться без усилий.

Крик, полный боли, повторился. Распылив еще несколько светлячков, он звал на помощь, хоть кого-нибудь, и ему невозможно было противиться. Нужно было спешить. Примерно в километре от Кладбища среди заброшенных помещений завода он нашел этот источник боли и горя, маленький мальчик и поистине огромный мужик.

– Жизнь странная штука, - говорит мужик.

Твою мать! Нужно было что-то делать, но он ничем не мог помочь, ни даже привлечь внимание, огромный мужик просто не видел его. В отличие от ребенка, он тянулся к нему, но безуспешно. Если бы светлячок мог плакать, то заплакал бы. Выйдя из тупого сонного состояния, он вновь может сопереживать и это очень больно. Экзекуция продолжалась не долго, мальчик потерял сознание и он, не сумев привести его в чувство, видимо, потерял интерес и удалился. Щелкнули несколько замков и снова тишина.

Теперь же, войдя в контакт с мальчиком и так нежданно обретя что-то вроде тела, его снова потряхивало. Сферическое зрение снова сжималось до привычного, простого объемного, и наконец-то фокусируется на кого-то в центре этого пространства.

Первая мысль была – развоплотиться окончательно, чтобы никогда больше это не видеть и не иметь возможности вспомнить. Тело в испуге пошло рябью. Перед ним был все тот же мальчик, только наверно еще младше. Оба глаза целы, как и руки. Но по бокам и видимо сзади были пульсирующие лиловые наросты, три больших, размером с баскетбольный мяч, и целая россыпь поменьше. От каждого шли сосуды, переливающиеся черным и красным, они опутывали тоненькие ноги и тело. Потрескавшаяся кожа вокруг провала рта сочилась кровью, как будто прямо сейчас из него уходила жизнь. Но он улыбался, и чистые детские глаза смотрели на него с радостью. Он тянул руки и лепетал какую-то тарабарщину на своем детском наречии. Бежать он не мог, груз наростов явно был тяжелее его самого.