…ковыль себе вплетая в пряди, с вечерним пропадал дождём

И в послегрозовом закате я видел ночь с твоим лицом.

Глаза твои – луга цветные…

– Товарищ старший лейтенант, рядовой Черенков в строю отсутствует, – выдал дежурный, вместо привычного доклада о готовности роты следовать в столовую.

– Нет? – повторил Бис увлеченный собственными мыслями. – А где?

– Не могу знать.

– Ну, так найдите, – пожав плечами, сказал Бис, спугнув дежурного взглядом.

Рядовой Алексей Черенков, семьдесят восьмого года рождения, был уроженцем городка под названием Горное в заливе Касатка на Курильских островах. Он бы третьим ребёнком в семье военнослужащего одного из полков, расквартированных на острове Итуруп, и часто шутил, что занятий для молодых родителей на острове было немного и семья быстро стала многодетной. На Итурупе дислоцировались три полка: артиллерийский, в котором, собственно, и служил его отец, вертолетный и истребительный. С сорок пятого года залив Касатка считался благоприятным местом для высадки десанта вероятного противника и по этой причине здесь находилось столько военных. Но в начале девяностых, незадолго до землетрясения, два полка были расформированы, и семья Черенкова переехала на материк. Это и многое другое Бис узнал из рассказов солдата, которые невольно подслушивал, поскольку тот часто делился с сослуживцами о своём прежнем доме и жизни на острове. Бис этому не противился, с некоторых пор ему было интересно всё японское.

Залив Касатка, когда–то назывался бухтой Хитокаппу и был известен в истории как место откуда японские авианосцы с самолетами на борту отправились атаковать Перл–Харбор. Обратно они не вернулись. После Великой Отечественной войны остров Итуруп перешёл под юрисдикцию Советского Союза, а японцев и часть айнов, коренное население острова, как подданных Японской империи репатриировали. Черенков называл свой городок призраком, так его прозвали сухопутные, как он сам, а моряки называли фата–моргана, в честь морской феи, которая, по преданиям, обитала на дне океана и обманывала путешественников призрачными видениями.

'…Увидеть город–призрак, – припомнил Егор одну из рассказанных Черенковым историй, – было сложно. К нему вели две дороги: дорога 'по отливу', если ехать по морскому берегу во время океанского отлива и 'стратегичка' – стратегическая дорога, построенная военными, по которой можно проехать только на танке. Если танка нет, остаётся путь 'по отливу'. Но там есть риски – утопить машину в набегающей волне океана или хуже – утонуть самому… Мама рассказывала, что когда они с моим отцом, лейтенантом, приехали в Горное, – отец до сих пор открещивается от своих слов, будто не говорил ничего подобного, – то вначале подумал, что это такой военный полигон, а не новое место жительства: 'если такой полигон, какой же тогда полк?' А мама первой всё поняла и долго плакала. Теперь, я догадываюсь, – тогда сказал Черенков, – как сильно она плакала, когда увидела остров, наверно, также горько, когда провожала меня сюда. – После этих слов Бис решил, что на службе сына в армии настоял именно отец Черенкова. – Кстати, – добавил Алексей, – на острове есть действующий вулкан по имени Богдан Хмельницкий, так что мы здесь совсем как на вулкане. А я и вовсе, будто не уезжал никуда'.

Через четверть часа рядовой Черенков стоял перед Бисом. Пьяный.

– Да всё в порядке у меня, товарищ старший лейтенант! Нервы самую малость шалят… Срыв, наверное. Ну, а что? Немножко можно… Вы же тоже?

– Это залёт, Черенков, – выдавил из себя Бис. – Я решу, как тебя наказать. Дежурный, после ужина построение роты в палатке, – сказал он прежде, чем успел разозлиться.

– Да ладно! Чо вы в самом деле себя тогда за это не наказываете?

– Вздумал старшим в жопу… – не успел договорить Бис.

– Ой–ой! Старшим? Тоже мне большая разница: один год!

– Может, и не большая, – стиснул зубы Бис, – зато определяющая. Читай Устав, там всё написано.

– Нет времени, товарищ лейтенант, я радиофугасы ищу. Это ты в сторонке ходишь. Да что разговаривать? Что ты мне сделаешь?

'По справедливости: объяви выговор или лиши увольнения… – мысленно предложил себе Бис. – Только кого здесь испугаешь этим? Никого'.

Но Бис подобную социальную добродетель не олицетворял. В его настроении справедливость не обладала силой способной противостоять или защитить, удержать от дурного поступка, не нарушать законов, не вредить окружающим и жить по совести. Всё было гораздо проще, как в юности: 'кто сильнее, тот и прав'. В те времена это был особый закон, основной регулятор отношений человека и человека, их прав и обязанностей, воздаяние за деяние, вознаграждение за труд и этот закон с лихвой умещался в кулаке. Ведь люди, словно животные, без слов понимали только силу, которая либо карала, либо возносила. Правда, второе происходило с Бисом по настроению и только тогда, когда чужая слабость была непреодолимо жалкой. Заступиться за слабого – случалось с Егором редко. В его характере не был чего–то необычного, те же желания что присущи любому, идти по настроению толпы, чтобы быть по другую сторону надругательства. Нередко Егор сам становился зачинщиком унижения бессилия, бесхарактерности и слабоволия, с которыми мириться просто не мог и тогда он был жесток. Тем не менее солдаты к нему тянулись, может быть потому, что жизнь на войне была злая и жестокая, и Бис со своими жестокими испытаниями и наказаниями был, казалось, в родной стихии.

Небрежно схватив солдата за ворот, Егор выволок его из строя и сходу нанес два удара в область уха, от чего тот стремглав ушел к земле.

– Еще? – спросил Бис, приводя Черенкова в чувства. – Еще, спрашиваю?

– Не надо…

– Ещё раз рот откроешь, и я тебе все зубы посчитаю, ясно?!

Черенков понимающе кивнул. В голове его всё закружилась.

– Егор, оставь до утра, – попросил сонный Кривицкий. – Время позднее, выспаться надо?

– Хорошо, – согласился Бис. – Завтра, в семнадцать часов, построение всего личного состава на 'тактическом поле'… Рота, отбой!

Выскочив в туалет, Черенков столкнулся со Стекловым, курившим снаружи.

– Стой! – приказал он. – Нашёлся? Где был?

– Пил? – признался Алексей.

– Чего хромаешь?

– Пизды получил?

– За что?

– Вроде, как за дело.

– Ну, иди тогда, раз за дело.

Внутри Егора всё кипело. Уткнувшись в подушку, он крепко зажмурился, но Черенков остался стоять перед глазами, ухмыляясь.

Через четверть часа Егор уснул.

Каждая неделя, каждый день, каждый час становились повторением предыдущего часа, дня, недели. Ощущение скорого несчастья действовало на Егора угнетающе, подпитывая это чувство чередой последних событий связанных с гибелью саперов на улицах города. С особым отчаянием и беспомощностью Егор ждал очередного поражения.