– Ему же нельзя суп, можно просто отварное мясо без специй, – ответила я. А Глаша тем временем подошла ближе, покачала головой и по-хозяйски влезла в шкаф, откуда вытащила еще одно полотенце. Затем села рядом со мной и начала затягивать руку, чтобы остановить кровь.

– Может и нельзя, но они с второй хвостатой приблудой вылизали миски дочиста и еще потом сидели, глазели на меня, просили добавки, пока я их на двор не выгнала.

– Глаша, это домашние коты, им нельзя на улицу.

– А то что, мыши затопчут? Это ж не корова нежная или козочка там, а самая настоящая хищная стервь, которую ни одна другая тварь не тронет.

– Ты не кошатница, – вздохнула я.

– Деревенская я, а там трепетание перед хвостатой нечистью не в ходу. Идемте, барышня, поищем, чем царапины обработать, не то занесем заразу. Да и комнату вам еще выбрать надо.

– И тебе. Ты теперь не прислуга, а моя гостья, можешь выбирать любую.

– Нет уж, лучше я буду за хозяйством приглядывать. Гость же как: побыл немного – и восвояси пора, а мне идти некуда. Да и надо кому-то за домом следить и еду готовить, пока вы с молодым барином милуетесь и книжку записную ищете.

Я поглядела на нее с укоризной, но дальше спорить не стала. Хочет придумывать себе невесть что – пускай, я-то точно знаю, что никакого милования между нами нет. Тилль спит и видит, как бы меня отсюда выставить.

Удачно вышло, что он обосновался в другой, старой части здания, и нам не грозило столкнуться с ним в коридоре поздним вечером.

Царапины оказались глубокими и до сих пор кровили. Я морщилась и отворачивалась, пока Глаша заливала их шипящей жидкостью из флакона, затем туго бинтовала. Как бы шить не пришлось! Будет обидно обращаться к доктору из-за чужих котов. Точнее, наверное, уже моих, ведь больше о бедолагах позаботиться некому.

С царапинами мы провозились достаточно долго, пора было уже укладываться спать. Я обошла несколько комнат, пока не нашла одну, достаточно светлую и отдаленную и от Тилля, и от бывшей спальни бабушки Риты. Она была доброй женщиной и наверняка уже отбыла в лучший мир, но у меня все равно по спине мурашки бегали. Тем более дом старый, за столько лет в нем наверняка случилось немало смертей.

Пока мы с Глашей перестилали постель, постоянно казалось, что за мной наблюдают. Но на поверку это оказался снова Страх, неизвестно как пробравшийся в комнату. Кот сидел на шкафу и сверлил меня янтарными глазищами.

– Ай ты стервь! – заметила Глаша. – Слезай, пойдем еще по кухне с тобой порыскаем.

Кот попятился назад, пока не скрылся из виду, затем внезапно появился из-за шторы и недоверчиво подошел к Глаше.

– Идем, идем, мразота пушистая!

Он обиженно мурлыкнул, затем действительно потрусил в сторону кухни. Вот значит как! Я с желанием погладить для него не слишком хороша, а Глаша с мразотой и стервью – в самый раз? Наверное, от нее просто едой пахнет, поэтому Страх и ведет себя так благодушно. На бабушку Риту он тоже никогда не шипел. Правда, не ластился и на руках не сидел, как и Боль.

Закончив с постелью, я ненадолго сходила в ванную, затем вернулась в спальню, погасила свет, кроме ночника, и влезла под одеяло. Вроде бы удобно. Матрас в меру мягкий, хорошо держит спину, подушки даже получше моих. И все равно было не по себе. Дома моя кровать была узкой, а здесь бы и поперек поместилась.

Еще казалось, что Страх снова пробрался в комнату и смотрит на меня, или крадется в темноте, ступая мягкими лапами. А все несуществующие призраки пятисотлетнего дома собрались на пикник у моей кровати, и кружат вне светового круга, выжидая, когда же закрою глаза.

Я даже подкрутила светильник, вынуждая его гореть чуть ярче. Но слабенького осветительного кристалла было маловато на такую большую комнату, и тени стали только гуще.

В конце концов я так накрутила себя, что чуть не вскрикнула, когда открылась дверь. Но через нее вошла вполне привычная Глаша, совершенно нормальная и не потусторонняя.

– Что-то боязно мне одной у себя, – произнесла она, – можно у вас переночую? Не стесню, на тахте лягу.

– Ложись, – согласилась я и лично оттащила Глаше подушек и одеяло. Хорошо еще, что тахта здесь была пошире моей старой кровати, и довольно мягкой.

– Непривычно мне, – произнесла она. – Что не дома и не у вас.

Мне-то как непривычно было! Ведь кроме той поездки на воды и не ночевала нигде, кроме своей спальни. А вот Глаша, помню, рассказывала, как пряталась от пьяного отца на кладбище или бегала по ночному лесу. И после этого ей страшно одной в комнате?

Скорее уж увидела, как у меня руки трясутся, и пришла поддержать, чтобы не бросать глупую барышню в одиночестве.

– Спасибо, Глаша, ты золото, – выпалила я.

– Странное говорите, барышня, отдохнуть вам надо. Спокойной ночи.