Потом были полубредовые видения – неясные очертания людей, какие-то нечеткие мелькающие картины, мужские голоса вперемежку с уже знакомым женским. Слова сливались в один гул и были неразличимы. Сознание было мутным, он открывал глаза и снова проваливался в бездну. Единственное, что он осознавал – его вытащили из котла и куда-то везли.

Михаил не знал, сколько времени прошло с момента рокового удара прежде, чем к нему вернулось сознание. Он лежал на каком-то топчане. Было темно, холодно и сильно болела голова. Он попытался крикнуть, но, обессиленный, издал лишь слабый хрип. «Где я? Кто меня выкрал? Для чего?» – мысли в голове скакали кучей вопросов. В конце концов, уставший от них, он лег на подушку, обнаруженную рядом, укрылся одеялом, который тоже кто-то услужливо положил рядом с подушкой, и с мыслью «Утром всё прояснится» уснул глубоким сном.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Глубокий сон прервался громкой музыкой. С трудом открыв глаза, он увидел в отдалении высоко висевшую большую плазму, где на весь экран развевался российский триколор.

– Россия священная наша держава! Россия любимая наша страна…– раздавалось из невидимых глазу динамиков.

– Твою мать! Я же в Рашке, – прошептал Михаил. По спине пробежал холодок, лоб покрылся испариной. Он живо представил последствия своего пленения, вспоминая о том, как бойцы батальона обращались с теми, кого брали в плен в эти долгие годы войны. Даже в мыслях он боялся примерить на себя судьбу тех пленных. «Что же будет? Что делать? Бежать. Бежать любым способом» – всё что приходило в голову, оглушённому гимном и новой зловещей реальностью, Михаилу.

Гимн закончился, экран потух и наступила тишина. В узкий проём помещения проникали первые лучи солнца. «Утро» – к Михаилу постепенно возвращалась способность размышлять, – «Я в кацапской тюрьме. Не так я себе представлял путешествие в мордор», – думал он, оглядывая свою камеру и оценивая возможность побега. Помещение размером примерно три на четыре метра и высотой около трех метров, неровные щербатые стены, сводчатый потолок, выходящий на улицу проём с неровными краями в форме арки – это не было похоже на тюрьму. «Пещера?». Это действительно была пещера. «Тюрьмы в мордоре в пещерах? Впрочем, ничего удивительного – варвары!». Проём был перегорожен металлической решёткой, запертый на огромный замок, висевший с внешней стороны. Старая тахта, на которой он спал, и обшарпанная тумбочка рядом с тахтой было единственным убранством его камеры, не считая плазмы. Глубокая, недавно вырытая, яма диаметром в полметра у выхода чуть поодаль от решетки, рядом куча грунта и пластмассовая лопата – «Мой туалет. Всё предусмотрели», – сообразил Михаил о назначении земляного сооружения, – Яма глубокая и я здесь надолго». Ещё раз оглядевшись, Михаил увидел на тумбочке разломанную буханку черствого хлеба.

– Как спалось? – раздался знакомый голос откуда-то слева от входа в пещеру и в проеме предстала та самая брюнетка, но уже без вульгарной губной помады и пошлого облачения. В обычных черных джинсах, черной футболке с символикой «Z» по центру, белых кроссовках она мало чем напоминала ту развязную девицу, спасающую мать от голода. Остались только массивные солнечные очки в пол-лица.

– Ну-у-у, не хмурься. У тебя шикарные апартаменты! Какой вид из окна! Вернее, из решётки, – весело щебетала девушка.

Вид за решеткой действительно был завораживающий. Пещера находилась на пологом склоне горы, покрытом весенней сочной травой. Далеко до горизонта открывались взору белые стены гор с крутыми склонами, зеленные холмы, живописные долины. У подножья гор и в долинах тулились поселения, между ними змейкой извивалась широкая четырёхполосная дорога, на которой, как муравьи, сновали машины.

– Ну как? Нравиться? – ехидный тон девушки вернул его в реальность

– Ты кто? – спросил Михаил

– Позже познакомимся. Ты не расстраивайся, тебе здесь будет весело. Я позаботилась о твоем насыщенном времяпровождении. Сегодня ты будешь смотреть кино. Впрочем, не только сегодня. А сейчас тебе надо позавтракать. Завтрак на тумбочке. Возвращаю то, что не отработала, и очень за это извиняюсь, – произнеся нарочито виноватым тоном последнюю фразу, девушка просунула под решеткой литровую бутылку воды.

– Не спасла мать от голодной смерти? – злорадно спросил Михаил.

– Не успела, – ответила девушка, уходя в невидимую глазу зону.

Михаил жадно выпил половину бутылки воды. Не хотелось есть этот злосчастный хлеб, но голод дал о себе знать громким и длинным урчанием в пустой утробе. Запивая остатками воды, он до крошки съел весь хлеб только для того, чтобы он не напоминал о несуразном пленении.

Включилась плазма. Черно-белые кадры на фоне башни Кремля и скульптуры рабочего и колхозника и крупными буквами – «Мосфильм». Следующий кадр – «Третье творческое объединение», далее – название фильма на клочке бумаги – «Обыкновенный фашизм» и плывущий вверх экрана текст – «В фильме использованы трофейные материалы из киноархивов министерства пропаганды гитлеровской Германии и личного фотоархива Гитлера, а также многочисленные любительские снимки, обнаруженные у эссесовцев». Всё это сопровождалось барабанным маршем. Далее шли кадры с милыми детишками, их рисунками, молодыми людьми, ожидающими результатов вступительных экзаменов в неизвестный ВУЗ, картинами мирной жизни из Праги, Берлина и Москвы. Закадровый голос рассуждал об ожиданиях, любви матери к ребёнку и ребёнка к матери и том, что каждый из этих людей – человек. Вполне себе мирные кадры сменились фотографией женщины, крепко прижимавшей к груди ребёнка. На фоне этой фотографии прозвучал громкий выстрел. Далее шли фото с мертвыми детьми, грудами трупов, обтянутых кожей.

Двухчасовой документальный фильм, сопровождающийся едкими комментариями режиссёра фильма – Михаила Ромма, повествовал о зарождении и ужасах фашизма. Хроникальные кадры демонстрировали километровые факельные шествия, многомилионную толпу, фанатично кричащую «Зиг Хайль!» и зигущую в сторону своего фюрера. А вот и сам фюрер яростно и вдохновенно лает о превосходстве арийской расы. Вот кадры замера черепов для выяснения принадлежности или непринадлежности к привилегированной нации. И последствия фашизма – сожжённые деревни, блуждающие среди обугленных изб старухи и дети, концлагеря, газовые камеры, пытки – боль и смерть тех, у кого размер черепа не совпадал с эталоном.

Фильм закончился. Экран потух. Михаил был не в состоянии анализировать просмотренное, но какие-то аналогии всплывали из глубин его замутнённого сознания. Он подошёл к решётке и стал смотреть вдаль, чтобы скинуть с себя тягостное состояние от просмотренного. Глядя на извилистую дорогу, он представил, как по ней едет в сторону дома («в какой он стороне – мой дом?»), где его ждёт семья, сына Артёмку, бегущему навстречу с распростёртыми руками, плачущих от радости родителей.

– Ну, как тебе кино? – девушка появилась внезапно. Её весёлый голос резко контрастировал с тем, что он смотрел.