Шрифт:
Образовавшаяся между журчащими из динамиков мелодиями пауза втиснулась в минутную тишину девичьего мира.
«Мы рядом с тобой, Нилюфер».
Тот же официант в патриотичной футболке разлил по кружкам не к месту игриво пенящийся Efes 29 . Поставил перед каждой из подруг тарелку с донером.
– Что это? – Сульгюн в ужасе глядела на принесенное блюдо, по размерам и форме напоминавшее отрезок водопроводной трубы.
– Это вкусно, – подбодрила Лиза. – Это как роллы, только вместо водорослей – лаваш, а вместо риса и лосося – зелень, помидоры и особым образом приготовленное куриное филе. Откусывай смелее.
29
Марка турецкого пива.
Донер удался на славу. Сочный, с точно отмеренной порцией соуса, с обжаренным до хрустящей корочки лавашом, он источал букет тончайших ароматов. Сульгюн ела как кошка, мурча от удовольствия и время от времени облизывая пальцы.
Затянутая тиной сочувствия, Лиза не замечала вкуса любимого блюда. Страшно разочаровываться в тех, на ком был сконцентрирован твой мир, о ком пело сердце и чирикали мечты. Какие слова способны поддержать Нилюфер? Чем уменьшить ее боль?
Вопреки обыкновению, Нилюфер не ворчала на пере- или недожаренность курицы, недостаточную свежесть помидор и добавленную в лаваш чрезмерную или мелковатую порцию соуса. Просто ела, выковыривая из донера длинными ногтями крошку петрушки.
– Хорош он все-таки, правда, девочки? – не выдержав тишины, нарушила молчание она.
– Кто?! Обезьянообразный?
– Дура ты, рыжая! Тебе, небось, сладкие мальчики нравятся, да? Такие, чтоб сироп в каждом взгляде? Тьфу. Я поклонник дерзкой красоты. Чтоб на контрасте. Чтобы безбашенность в чаще брови, чтобы вызов в носогубной складке. Вот только… почему он так со мной? Я же для него на все готова. Душу перед ним наизнанку вытряхнула…
– Есть люди, которые не пускают тебя в свое сердце, как ни старайся, – умиротворением голоса Сульгюн вмиг погасила запылавший было в подруге костер гнева. – Ты думаешь, что нужно лишь подстроиться под него – и он откроет для тебя сокровищницу своей души. Но нет. Происходит обратное. С такими сама становишься поверхностной. Чужой себе. Смеешься, не задумываясь об истинных эмоциях, которые испытываешь в этот момент. Теряешь радость жизни. Это страшные люди, от которых нужно бежать без оглядки, пока они не затащили тебя на дно своего болота. Я слишком хорошо знаю, о чем говорю, Ниля.
– Отстань, деревеская. Ты, тепличное растение, не представляешь, каково мне сейчас. Я потеряла всех самых близких. Еще одной утраты мне не пережить.
– Ты думаешь, нас троих объединяет работа в одном отеле? Как бы ни так. Потеря – плата каждой из нас за то, что мы здесь. Именно поэтому мы нуждаемся друг в друге. Я потеряла возможность быть с детьми, обнимать их. На родине осталась вся моя жизнь. Лиза потеряла семью, друзей, привычную любимую жизнь. Любая потеря – это глубокая душевная рана, Нилюфер. Ее не заткнуть, не зашить, не заклеить. Можно только быть с ней рядом и смотреть на нее с любовью. Дать ей время. Научиться жить с ней и научиться быть при этом счастливой.
Пряча взгляд, Нилюфер быстро доела донер, залпом допила пиво, кинула салфетку на стол.
– Пора домой, кулемы. Завтра рано вставать. Снова исполнять желания тех, кто сам не знает, чего хочет. Хоть бы раз пришел кто-нибудь и исполнил мое желание…
На обратном пути она ни разу не отругала Лизу за медлительность. Просто ехала с ней рядом, пряча за пеленой дождя в глазах пустоту.
Усталость и тоска – отличное снотворное. Сбыв с рук электромобили, девушки поспешили домой, мечтая об уютных объятиях одеяла. Пустынные улочки встречали их дремлющими цикадами, убаюканными акациями и тутовыми деревьями. Только остроносый месяц, вечный защитник одиноких путников, освещал дорогу безусловной любовью.
– Спокойной ночи, – у ложмана прошептала Лиза, отодвигая назойливо цепляющие юбку колючки репейника. Попрощавшись в ответ, ее подруги потрусили к себе, но замерли, остановленные грозным окриком с балкона дома, где жила Лиза.
– Стоять! Явились дЕвицы красные, хорошо хоть затемно. Живо все в дом, объясняться будете.
– Мы попали, кулемы, – в глазах Нилюфер мелькнул ужас. – Всем уже не спастись, но ты, Лиза, можешь взять удар на себя. Твое же начальство, пусть на тебя и кричит.
– Что ты как нашкодивший гусенок, Ниля? Саша – наш общий брат. Учись отвечать за свои поступки. Легче с мужем уживешься.
В полутемной гостиной, под приглушенный храп Ахмета, доносящийся из его комнаты на первом этаже, подруги выстроились в линейку, как на допросе. Изучали доски пола так внимательно, будто от этого зависела их судьба.
– Опять, скажете, на море были? – вышагивавший перед разномастной шеренгой Саша с подозрением оглядел подруг и, конечно, заметил синяки на ногах Лизы. – На море, значит?? Это оно тебя так приласкало??
– Это я с электромобиля упала, на курицу с цыплятами засмотрелась, директруня, – Лиза умела успокаивать разбушевавшегося патрона: взгляд кота из «Шрека» в сочетании с ее виноватой улыбкой шлейфом прикрывал агрессию собеседника. – Синяки – не страшно, заживут. Мои коленки еще и не к такому привыкли. Я же в детстве с мальчишками в футбол играла.
– Узнаю, что с мужчинами шляетесь – неделю сидеть не сможете, – пробурчал утихомирившийся Саша. – Обещаю. Сейчас марш спать. Чтоб завтра как огурчики были. Только попробуйте не сделать кассу в пять тысяч долларов каждая.