– Уйди, Ниля! У меня сегодня выходной от тебя.

– Вот уж нет. Не забудь, косматая, вечером идем в кафе у моря! Любимый заждался, – выпустила на волю счастливую улыбку Нилюфер.

– Вот уж нет. Мы пару дней назад там были и принял тебя твой ненаглядный не очень-то любезно. И вообще, он же с 11 вечера работает? Почему сам не приедет к тебе днем? – неодобрение выбора подруги сквозило в каждом звуке, произносимом отчетливее обычного.

– Спит. И предпочитает, чтобы приходила я. Любит инициативных, знаешь ли.

Закончив с бисквитом, Лиза достала шкатулку со средствами для маникюра. Находила в нейл-арте 17 украденное сезоном умиротворение.

– Если ты ему действительно нужна – он тебя из-под земли достанет. Если нет – твоя инициатива ни к чему. Встретился с тобой раз – и переключился на следующую, «белую кожу». Поступил так, как мы поступаем с туристами.

– Фьюю, косматая. Живи одна в своем черно-белом мире, а меня из моего разноцветного к себе не перетаскивай. Ты правда не видишь разницу между туристками-однодневками и мной, месхетинкой? Со мной ни один турок так не поступит, кишка тонка.

– У смазливой мордашки, и тем более у… хм…, – Лиза скосила глаза вниз, – национальности нет. Твой гарсон, извини, не похож на страстно влюбленного Ромео.

– «Семейная жизнь» и «страстная влюбленность» не всегда плоды одного дерева, косматая. Первого мне достаточно. Это тебе то кофе с сердцем на пене, то любовь как в кино подавай. А мне нужна лишь крыша над головой, вся семья под ней да кусок хлеба с мясом.

– Ты поэтому носишь исключительно фирменные дорогущие вещи и золото размером с твою голову? – сквозь доброжелательность, маской накрывшую тон Лизы, не просочилось ни ноты бушующего внутри девушки раздражения.

Эта пухлощекая месхетинка невыносима в своей заносчивости. Как и Лиза, она оказалась одна в чужой стране, но в отличие от Лизы боялась остаться наедине со своей душой, исковерканной чередой пережитых трагедий, а потому нацепила свинцовую броню в метр толщиной, заблокировавшую всякие представления о вежливости. Именно эта тема и служила явной или скрытой причиной постоянных девичьих склок.

Земля в новой стране для иностранца – это болото. В ней нет опоры. И правила, и культура, и обычаи – все новое, зыбкое, неизвестное. Зачастую – противоположно привычному. Во второй год становится легче. По крайней мере понятнее. Но, увы, нельзя уберечь от боли новичка и того, кто сам летит на острие ножа, по привычке видя в нем счастье.

– Знаешь, как проходят мои вечера, рыжая? – в обычно барабанной четкости голоса Нилюфер промелькнули надрывные нотки. – Одна рука непроизвольно тянется к пакету с конфетами, вторая – к мобильному. Вдруг, как ты его называешь, гарсончик что-то написал или позвонил, а я не слышала. Нет. Тишина. Долбит кинжалом со смазанным ядом наконечником. Только не в уши, а в сердце. Я не видела его уже миллион дней, Лиза. Он занят уже миллиард минут. Ты хочешь, чтобы нынешний, очередной невыносимый вечер прошел так же?

Безцветность голоса Нилюфер возымела эффект. Даже гортензии в ее духах скорбно опустили кудрявые головки.

– Хорошо, мы пойдем сегодня в кафе, – сдалась Лиза. – Начнем знакомить Сульгюн с турецкими вкусняшками. Но сделаем это после вечернего шоу в отеле. Будет концерт какого-то местного красавчика, страсть как посмотреть хочется.

– Фьюююю! Посмотреть или все-таки послушать? – гортензии снова приобрели характерный для них насыщенно-дерзкий аромат. – Сразу после работы – в кафе, точка. На местного красавчика ты можешь посмотреть уже сейчас, они к тебе сами стадами ходят, – громко пробурчала по-турецки Нилюфер, откровенно кивнув на застывшую в дверях магазина фигуру. – Любуйся на здоровье. Я ушла.

– Стой!

– Покаа, рыжаяяя, – пропела Нилюфер и, демонстративно запустив в подругу воздушным поцелуем, скрылась в прохладе коридора.

По-хозяйски оперевшись рукой о косяк и выставив колесом грудь в перепачканной землей футболке, отельный садовник осматривал магазин. Невысокий, как и большинство турков, с обветренной временем кожей, он выглядел словно только что вернувшийся из дальнего рейса моряк, много часов проведший на капитанском мостике в ожидании суши и всех связанных с ней радостей.

Вулкан рыжего негодования, до того убаюканный бисквитом, готов был залить шипящей лавой всех и все, что попадется ему на пути. «Как его в таком виде в отель пустили?! Где Саша?! При нем они с такой наглостью магазин не атакуют. Главное не улыбаться. Улыбка для них – зеленый свет». Прикрыв жерло вулкана крышкой показного спокойствия, Лиза уставилась на пришельца.

– Желаете роскошное постельное белье? Или пижамки для внуков? Может, сорочку для женушки? – на иностранном турецком, как называл лизину версию языка Саша, уточнила она.