А потом хаос вдруг закончился. Произошло это словно одним днём, словно кто-то щёлкнул пальцами и всё – довольно. Надоело. Надоело нам терпеть эти выходки, надоело им бушевать. Помню, я вышел на улицу, страх сковывал движения будто во сне, ведь в тот период встретить агрессивного фанатика было куда вероятнее, чем корову. Я помню битый, истерзанный город, заваленный мусором и грязью, где-то даже лежали неубранные тела. Я хотел взвыть от злобы, от непонимания, почему всё происходит именно так. Какой момент, и как позорно мы его проводим. Планета с красивым лицом превратилась в больного деменцией и изуродованного оспой и сифилисом старика, который сходит с ума и крушит всё вокруг. Да почему!? Казалось, что это конец. И так оно и произошло. Всё кончилось.

Все привыкли, смирились, приняли. Верующие и неверующие, нищие и элиты, мужчины и женщины, взрослые и дети, люди всех цветов, наций, сословий, мировоззрений и моральных норм. Все буйные кончились, все, кто не хотел жить, кончились, а вот многие-многие обычные остались, и жить захотелось с такой силой, которой человечество не знало никогда прежде. Настал период расцвета, или может рассвета, но последнего, самого лучшего, самого невероятного, самого вдохновенного. У нас оставалось ещё какое-то время, но сколько именно, я не смогу назвать, ведь в таких условиях совершено невозможно измерить время. Вот тот же год, например, много это или мало? Не до конца понятно. Да, время оставалось, его было сколько-то. И мы начали жить как прежде и даже чуть лучше, я-то уж точно, я жил с надеждой. Просыпаясь по утрам, я радовался, выходя на улицу, я радовался, зная, что кому-то хорошо, я радовался. Апокалипсис сделал меня счастливее.

До астероида я мечтал стать писателем, и я им, к сожалению, стал. Но стал не таким, каким хотел. Я писал не так, как хотел, а так, как нужно, чтобы продавалось. Получается, я им и не стал, хотя наверняка был. Мои книги даже сложно назвать моими, их на самом деле написали все сразу: читатели и издатели, которым нравится что-то определенное, уже много раз прочитанное и пережёванное; одним нравится такое читать, а другим – продавать. Эти посредственные работы вы можете найти в магазинах даже сейчас, на полках, где книги не только не зазорно, но и правильно выбирать по обложкам. Впрочем даже в этом случае там мало индивидуальности, ведь меня печатали в какой-то серии, в ней все обложки одинаковые. Но не в обложках дело, если их оторвать, вы не узнаете, кто их написал, не отличите одну от другой. Вот что страшно. Мои книги вы определенно не узнаете, потому что они под псевдонимом, чтобы скрыть позор. Может показаться будто до такой ерунды никому нет дела, но это не так. Как минимум мне есть дело, а это уже важно, прошу уважать мою позицию. Я как могу стараюсь беречь престиж моего настоящего имени и настоящего я, абстрагируясь от посредственности. Престиж невероятно дефицитен, его нельзя просто так добыть, но легко обесценить до нуля и ниже. Помните, что по семени растенье узнается, и мир ещё узнает моё семя. Я никакой не сорняк. Пусть сорняком запомнится псевдоним. Посредственный псевдоним с посредственными текстами в посредственной серии. Но моя посредственность хотя бы печаталась, а моя гениальность – нет. Мой талант не только не продавался, он даже никого не интересовал, он сразу летел в урну, а меткости прилётов позавидовал бы опытный баскетболист. Зато в посредственных книгах я глумился как мог, уходя в кощунство, дурачество, невежество но это спокойно принималось, они явно игнорировали мои словесные провокации и совсем не желали читать между строк. Книги даже особенно не ругали, разве что кто-то однажды привел в пример мою книгу и, желая оскорбить неизвестного автора заявил, что в ней персонажи как неживые. Неживые? Может проблема в том, что для описания персонажей я использовал выдержки из некрологов? Мне это до поры казалось смешным, а потом я как одумался, и стало совсем не смешно. Куда я падаю с таким отношением… Это происходило на старте творчества, по молодости. Я больше не обращался к некрологам, даже биографий, как источников вдохновения, избегал. Чем биография не некролог? Порой я слушал советы издателей, но старался писать на грани, настолько слабо и плоско, чтобы это брали в серию, и с каждой новой проходной работой я думал: эта точно последняя, где я играю в поддавки, со следующей книгой выдам шедевр, от которого никто не откажется. Биться за него будут! В итоге только посредственность приносила какие-то деньги, но так мало, так редко и так обидно, что, получая авансы (и особенно роялти), я страдал. Я до сих пор твержу, что меня не публиковали. Да, такой парадокс, но всё, что печатали, я не считаю за публикацию, даже не считаю своим. Это не публикация. Это не моё. Меня ещё не издавали. А пока меня не издавали, пришлось подыскать себе работу, чтобы не погибнуть. Временную, как мне казалось. А дальше я прожил много лет, каждый год откладывая тот день, когда я торжественно брошу этот неблагодарный труд и уйду в благородную литературу. Каждый год я в самых мелких подробностях представлял этот момент, каждый год я обещал, что вот-вот, вот же! Следующий роман будет тем самым, тем самым. В итоге астероид возник на вселенском горизонте раньше, чем это наступило. Но я ему благодарен, ведь до того дня я вынужденно оставался посредственным, попридержав талант, а конец света дал мне шанс на сотворение. Само собой наступило время чтобы создать великое, создать последний монумент человечеству в слове. Теперь никто не сможет мне отказать, ведь ничто не имеет значения, кроме великого труда, созданного сердцем и умом человека. Глядя на происходящее в мире, такие утверждения больше не звучали абсурдно, это внушало такие надежды, каких прежде не знавал ни один мне подобный автор. Долгий штиль сменился бурей, но она утихла, гладь подо мной успокоилась, а вот ветер, тот самый ветер перемен, ветер надежды и всякий прочий хороший ветер остались. Свежий, бодрящий, толкающий вперед без шансов к сопротивлению ветер. Ого-го, настало время поднять паруса, пора бы обрасопить свою жизнь. Так я решил, так я начал те дни.

Конечно, как только я узнал про астероид, то сразу пожелал уволиться с работы, но потом рассчитал и понял, что на оставшееся время мне не хватит накопленных денег. Пришлось остаться. Немного обидно ходить на работу в таких обстоятельствах, но с другой стороны, доживать на улице, питаясь последние годы жизни птицами в парке, не хочется совсем. Вдруг с книгой не получится… Да и вдруг вообще не получится. Конец не настолько близок, как хотелось бы. Нет, с книгой не может не получиться, с книгой получится. Банально нужно перестраховаться. Но я верю, с книгой выгорит. Семя пока не взошло, но оно взойдёт и расцветёт буйным цветком и бутон покроет всю землю, а корни вонзятся, так что ни одному опытному чернопахарю не достанет сил выкорчевать, потому что корни эти необъятны, не под силу рукам человеческим извлечь то, что упало и проросло так глубоко в саму историю. То-то же.

Но пока я поливал своё семя, прошло немало лет и зим. Наверное агроном из меня так себе, а может агроном и не дурной, да вот дальше собственного сада ипомеи не дотянулись. Пришлось садить картошку, или что там обычно делают крестьяне. Ладно, что я в самом деле облачился в свои аллегорические латы и, защищаясь, говорю уклончиво и лукаво. Всё складывалось вполне прозаично (опять я про литературу). Я жизнь поставил на литературу, и ставка не сыграла, хоть я и был счастлив, пока этим занимался. Чем-то походит на зависимость от азартных игр. Неплохой сюжет для новой книги, а впрочем… Не важно. А вот настоящая карьера? А что карьера? Её я не строил. Полагал – не пригодится. До астероида любой человек мог в глаза упрекнуть меня в лени, несерьезности, аморфности. Любой знакомый смело попрекал меня никчёмной работой и куда более никчёмной должностью и нежеланием ничего менять, и такой знакомый оказывался, наверное, прав, в любом случае, общество разделяло подобный пессимизм по отношению ко мне. Да, глядя на людей, вечно спешащих, вечно в делах, трудах, свершениях и, что немаловажно, в успехах и доходах, я на их фоне смотрелся неблагоприятно. Я, знаете, такой нищий гений, вызывающий ласковое сочувствие в обществе, но не более. Я никуда не бежал, мне никуда не нужно, на работе решал мало, а что решал, так и то незначительно. Но внутри, что я совершаю внутри… Пока там мне не доверяют ничего серьезнее закорючки в журнале учёта, дома я создаю тонны самого ответственного текста. Здесь полное доверие. Тем более я знал, я знал, это не навсегда. Я помнил сотни гениев, кто был таким же никчёмным, а потом стал ценным. Список преобразившихся персон я бережно вёл в особом блокноте, стараясь регулярно пополнять, где только можно выискивая устраивающую меня судьбу. При любом удобном случае я оборонялся той или иной фамилией и это служило мне щитом, выкованным верховным мастером кузнечного дела, на том щите изображалось моё мироздание. Один приятель, без лишней злобы зубоскаля, повторял, будто я похерил жизнь. (Слово ещё такое выбрал, «похерил»). Но что это значило? Не построил карьеру? Да, что-то в этом роде. Я смущался, потому что все эти годы он как будто оставался прав. Но астероид, мой добрый друг астероид, ты всё круто изменил. Теперь мой приятель не прав, теперь я благодарен себе, что все эти годы не утруждался, не перерабатывал, не рос. Что был никем. Как знал, что не стоит кем-то становиться. Пожил хоть вдоволь, широко пожил. Или скромно? Пусть, но я видел мир, видел каждое мгновение, каждую секунду. Да я столько видел, сколько ни один кругосветный путешественник вообразить себе не может. Выходит, я всем удовлетворён. А мой приятель по врачам ходит, говорит, работа все нервы забрала, а вместе с ними и часть жизненно важных органов, заменив здоровые на больные. И он пьёт. Но мне его жаль, я стараюсь ему помогать, навещаю иногда и придумываю повод, лишь бы его развеселить и поддержать. Надеюсь, он не против.

Что же остальные? После того, как дни волнений прошли, мир вернулся в удивительно спокойный и умиротворяющий ритм, словно ничего не происходило и вовсе не произойдёт. Заработали больницы, магазины, рестораны, офисы, школы, аэропорты, склады, мастерские. Строились дома, подметались улицы, проводились выставки, люди поступали в учебные заведения, путешествовали, лечились, женились, разводились и даже судились, разделяя имущество. Иногда мне чудилось, будто я нахожусь центре масштабного спектакля, что все вот-вот отыграют свои роли и куда-то уйдут на перекус, оставив после себя пустые декорации, а светорежиссер погасит прожекторы, и пространство накроет тьмой. Уходя со сцены останется лишь не споткнуться. Каждый человек чувствовал то же самое, я не сомневаюсь. Мы все стали и зрителями, и актёрами, успешно лавируя между двумя противоположными лагерями. Но при всей абсурдности ситуации жизнь не просто вернулась на место, но стала ярче, насыщеннее. Только за год-другой выпустили такое число невероятных, вдумчивых кинокартин, о чём я не мог прежде мечтать. Я ходил в кинотеатры не смотреть, я ходил туда проживать истории. И проживал. Кино переживало новою революцию, и какую! Быть может революцию не последнюю, как знать. Теперь строить прогнозы нет никакого смысла. Мы ещё живы, но приняли гибель, постапокалипсис уже наступил, а в нём никаких правил, только жажда жить. Эту же революцию переживало всё и вся: искусство, наука, культура, кулинария, спорт, социальная жизнь. Весь мир всполохнулся и зажил так, как боялся сделать это прежде, но теперь ничего его больше не останавливало, не пугало, про такие слова как «перспективы» и «будущее» говорили с улыбкой, порой горькой, а порой и задорной. Сколько нынче юмористов развелось, ха, шуточки о смерти теперь актуальны. Защитная реакция, я не поддерживаю, но понимаю. Почему бы и нет? Мы жили как хотели жить всегда. Жили сегодня и жили хорошо, честно, искренне и от всей души. Спрашивается, зачем тогда люди строили дома, покупали квартиры, брали на них кредит, а банки давали? Потому что мы любим это. Почему бы не пожить в своей уютной квартире последние пару лет или месяцев? Почему бы не выучить новый язык, если всегда хотел? Почему бы не съесть рыбу фугу? Почему бы не посадить сад и с любовью ухаживать за ним каждый день? Какие для этого преграды? Конец света? Какая глупость. Теперь кажется, что этот конец света всегда ходил где-то рядом, только раньше он рисовался страшным, пугающим, этот неопределённый, может быть завтрашний день, день, быть может, своей личной смерти. Он изображался неясным и от того пугающим, но теперь, сегодня, когда ты точно знаешь когда и как, почему отказываться от чего-то? Уйдешь ты, уйдут все, даже о детях тревожиться не нужно. Завещания писать не придётся, можно с энтузиазмом разгонять нотариусов. Теперь конец света свой, дружелюбный, понятный, с ним стало гораздо проще. Он похож не на смерть с косой, он похож на… обычную жизнь. Узнав о конце света мой знакомый парикмахер воссиял, он стал стричь людей с небывалым воодушевлением. Ах, как он стриг! Когда я приходил к нему, он так орудовал расчёсками, ножницами, машинкой и бритвой, что мне мерещилось – он самый счастливый. Мне хотелось чтобы волосы росли как можно скорее, чтобы опять увидеть этого человека за работой. Он, в свою очередь, чуть не жил на работе и гордился каждым обработанным человеком, заявляя, что его причёска – именное произведение искусства, подверженное естественному разрушению, как и любое рукотворное чудо. Он стриг так, что мне хотелось тоже стать парикмахером. Но нет, я же уже писатель. Да, чуть не забыл про литературу: она ведь тоже подняла, вернее задрала голову и я уже включился в этот процесс с головой. Пишу шедевр, главное – успеть. Запал у меня есть, да вот как сажусь за работу, так дело и замирает. Как будто боюсь ошибиться. Смешно. Работа к тому же отвлекает немного. Парикмахеру хоть нравится, и многим нравится, а мне нет. И время менять профессию не то чтобы не подходящее… просто я хочу другого. Даже сейчас я подумываю, что стоило бы бросить всё и гульнуть на полную, спустить деньги до гроша, а потом будь что будет. Буду творцом из народа, буду ночевать где попало, писать, сидя на лавке, читать отрывки в барах и получать за это миску горячего супа и стакан кофе с ромом. А потом признаю, что не смогу так. Да и с деньгами лучше расставаться так, как их зарабатываешь: легко и непринужденно, или с большим трудом. Мне с трудом. С большим трудом. Эх, а ведь сейчас уже деньги не те, не та ценность. Да и без них не обойтись. Что за уловка? Пока по-другому никак. Скорей бы уже что ли…

Должен признать, что я из тех. Из тех, кто верно рассудил, что лучше прожить жизнь в покое, чем в хаосе. Многие продолжили жить, повторяя понятные алгоритмы, гуляя привычными тропами, покупая одни и те же продукты, слушая одни и те же советы. Это никакая не глупость. Конечно, начнёт кто-то доказывать, что в такое-то время только и нужно, что всё переворачивать с ног на голову, пробовать, менять и жить так, как не жил. Нет. Не всем такое подходит, успокойтесь. Люди работают, люди ограничивают себя, люди копят на отпуск, чтобы увидеть какой-то океан или горы, и я их понимаю. Им так хорошо. С другой стороны, это вообще очень удобно, ты точно знаешь, когда конец, а в отпуске можно будет даже умереть, и это не повод для тревоги. Даже моя работа, которую я не люблю, всё равно кончится, её прервёт либо литература, либо смерть. В любом случае исход обозрим, и это не просто хорошо, это то, что даёт мне сил жить и приходить сюда каждый день, просыпаясь и ложась спать с наслаждением. Так что я пока держусь статичной жизни, это неописуемо расслабляет.

Время от времени я думал насчёт детей. Почему бы не сделать их теперь? Другого времени не представится. Потомство, как ни крути, тоже семя какое никакое. Думал найти единомышленницу и родить. Я убедил себя, что этот долг перед природой надо бы непременно исполнить, а с другой стороны – зачем? Родится кроха, поживёт совсем немного и всё, конец. Несправедливо. В детстве своя прелесть, но и взрослым надо побыть, чтобы почувствовать полное великолепие жизни, всю широту бытия, выбрать свою дорожку и шагать. Но как бы я ни хотел, такой возможности не смогу подарить никому. (Разве что в книгах? Нет, не то). Что ни говори, а своим детям желаешь лучшего. Любой нормальный родитель так считает. Но ведь другие рожают, не смущаются. Отчего мне смущаться? У иных по трое, а они четвертого ждут, а я даже одного не сделал. В чем же смысл моей жизни тогда? Детей не сделал, книгу не сделал. Ничего, получается, не сделал. С книгой в конечном итоге может так и не сложится, а дети – дело надежное. Тем более в такое время полегче, ведь и растить, и учить не надо, не так уж накладно. Прямо как в первобытную эпоху, родил – и довольно. Этот долг перед природой занимал мои мысли удивительно долго, в итоге я даже почти решился, но в последний момент женщина, на которую я так рассчитывал, ушла к другому. Долго же я сокрушался, долго переносил скорбь. Как же так, милая моя… Через время отойдя и успокоившись, я рассудил, что природа выбрала более сильного и достойного, против естественного отбора не пойдешь, и потому решил, что на этом долг мой списан. Внуков, тем более, мама больше всего ждала, а мамы уже нет, а папе, должно быть, нет такой нужды. Мы с ним такое никогда не обсуждали во всяком случае. Я, конечно, долгое время переживал о своей неудаче, нет-нет, да прокручивая в голове зажеванную пленку, ровно до того дня, когда до финала осталось чуть менее девяти месяцев. Тогда я отпустил ситуацию, тем более книга всё ещё не написана, и стоило озаботится о работе над ней. Жаль, её нельзя сделать так же естественно, как ребёнка. Ребёнка каждый дурак родить может, малыш возьмёт и здоровым появится, и проживет сто лет. А книга? Родится она больной, особенно если отец или мать (смотря кто пишет) пьющий, проживет недолго и найдет вечный покой, не имея шансов на памятник. Ну уж нет, если с детьми я так опозорился, то последний шедевр обязан сотворить хоть из глины, хоть из какого материала. Но лучше всё-таки из слов, глина для иных творцов.