Сажусь на кровати, опускаю ноги, влезаю в тапочки, встаю. Голова немного кружится. Прохожу в туалет: унитаз, биде, раковина, душевая кабина, на вешалках висят белые полотенца. Выхожу, дёргаю входную дверь – закрыто. Можно, конечно, постучать и поорать, но лучше сначала осмотреться повнимательнее и понять хоть как-то, что со мной происходит, куда меня привезли и, главное, зачем.

Судя по тому, что мне положили домашние вещи, меня увозили из дома с согласия родителей.

Подхожу к окну. Окно сделано так, что открыть его нельзя, есть только подобие форточки наверху. Смотрю через окно – та же зима, что и вчера. Примерно пятый этаж. Вижу во дворе машины Скорой. Скорее всего, я в больнице. Для частной клиники здание великовато. Значит, я в частном отделении. Каком?

Слышу, как щёлкает замок, и открывается дверь.

– Лиля, здравствуйте! Меня зовут Маргарита, я помощница Артёма Викентьевича.

Знать бы, кто такой этот Артём Викентьевич.

Передо мной стоит стройная симпатичная женщина лет тридцати, лицо которой полностью покрыто веснушками.

Вот не люблю я наклеенные ресницы, и ещё маленький камушек прилепила на правое веко. Наверное, для Артёма Викентьевича старается. Её медицинский халат сидит, как коктейльное платье. На ногах поблёскивают пряжки от дорогих бежевых лодочек на небольшом каблуке.

– Слушаю вас, Маргарита, – спрашивать у неё ничего не собираюсь.

– Я вам принесла завтрак, вот, пожалуйста, – закатывает в палату тележку, на которой тарелка с крышкой клош, как в ресторанах, кофейник, чашка на блюдце и вазочка с голубикой.

Смотрю на неё и думаю, дурака, что ли повалять, опрокинуть всё на пол или отказаться от еды? Но лучше сначала понять, куда меня запихнули, и по всей вероятности, родители, так как больше некому. А Вероника, тупица, потеряла халявную работу. Не надо было шпионить.

– Через полчаса обход, – улыбается Маргарита.

– Спасибо, поняла, – выдавливаю из себя. «Иди себе и передай, что я ничего у тебя не спрашивала», – мысленно посылаю ей установку.

В тарелке рисовая каша. Да, норм. Больница же. Каша вполне сносная. Накидываю туда ягод, перемешиваю и медленно ем.

Смотрю на часы, осталось пять минут до визита Артёма Викентьевича. Компа, конечно, в палате нет, руки чешутся по клавиатуре.

Девяносто девять процентов ставлю на то, что я в психиатрическом или психотерапевтическом отделении, что меня тайно, наверное, усыпив, привезли сюда по договорённости с этим самым человеком, который должен войти в палату через пять минут.

Моим влюблённым в друг друга родителям, как они хотят думать, чтобы о них думали, стало некомфортно слушать сообщения ничего не понимающей Вероники о том, что я слишком много времени провожу за компом. До этого они два раза пытались выдать меня замуж, чтобы наконец снять с себя последнюю ответственность за ребёнка, давно уже таковым не являющимся.

Я порядком им поднадоела со своими метаниями и поисками смыслов. Ничего лучше, как сбагрить меня к психотерапевту и отравиться дальше по жизни, они не придумали. Похоже, что я в психотерапевтическом отделении, но скоро будет яснее.

Бабушки и деда давно нет в живых. Не к кому прижаться и вдохнуть запах болгарского розового масла или поболтать о советском прошлом: про театр на Таганке, подпольные выставки современного арта, комсомольские стройки и очереди за женскими сапогами. Сначала умерла бабушка, сломав шейку бедра, следом за ней, через полгода дед от пневмонии. Вот в их любовь я верила всегда. Если бы не элитная школа, на которой настаивала мама, я бы с ними жила.

Моя красивая мама изменяла отцу. Одного любовника я знала лично, с остальными познакомиться не удалось. Может, и сейчас изменяет в солнечной Турции. Я не вмешиваюсь, а она вмешивается. Поэтому и утащили меня сюда в бессознательном состоянии. Чтобы я не вспылила. Она испугалась разоблачения. А я бы всё равно этого не сделала. И ещё, она не хочет меня брать в Турцию, и я ей подыгрываю.

Отец – натура увлекающаяся, весь в своей науке, как по мне, так абсолютно асексуальный тип. Ему удобно с мамой, и он не хочет ничего замечать и менять. Совершенно неприспособленный к быту. В детстве мог со мной пойти в кино или в театр, чаще в театр, то есть два раза в году. После школы он мечтал стать актёром, но стал физиком. Мой дед настоял. Родителей отца, моих вторых бабушку и дедушку, я не знала и никогда не видела. Они были в разводе. Бабушка уехала в Австралию со вторым мужем и попала там под машину. Нелепая судьба, что и говорить. А дед покончил с собой. Не из-за бабушки – у него обнаружили уже неоперабельный рак, и он не хотел страдать. Я, конечно, видела их фотографии, но этого недостаточно, чтобы иметь о них своё мнение.

Как же хочется домой, в свою комнату! И как мне отсюда выбраться побыстрее? Надо подумать.

И где этот Артём Викентьевич?

Время бежит, уже прошло полчаса, как он должен появиться. Ничего, подожду.

Запись на флешке, которую оставила Мария, была не такой уж маленькой, то есть вполне достаточной, чтобы понять суть, не содержание.

Чем больше Артём погружался в записи, тем больше он понимал, что случай непростой. То есть все случаи по-своему непростые, и как пойдёт терапия, почти никогда нельзя спрограммировать точно так, как хотелось бы, но здесь, судя по материалам, явных признаков серьёзных отклонений со стороны Лили он не видел.