Некоторые биографические обстоятельства, повлиявшие на становление левкинского метода, хотелось бы отметить отдельно. Левкин как автор формировался в 1980-е годы в рамках рижского – многоязычного и поликультурного контекста, ориентированного во многом на Европу, европейские ценности и западную литературу (подробнее об этом см. статью «Обольщения: Западная Россия» в наст. изд.). Москва и остальная метрополия представлялись начинающему автору официозным «инопланетным монстром» (как сказано в очерке «Три кусочка времени», 1999, также в наст. изд.), а среднеинтеллигентская – пусть даже и недовольная властью – советская культурная среда не могла предложить ему ничего пригодного для творческой подпитки. Как «отдельный западный выродок на территории СССР» воспринимался Ленинград, чему соответствует и не раз подчеркнутое Левкиным предпочтение петербургской литературной традиции (от Гоголя к Вагинову и Хармсу, от них – к позднему андеграунду, прежде всего Леону Богданову). Эти предпочтения накладывались на сугубо математическую, технарскую профессиональную выучку Левкина: для компьютерщика и программиста взгляд на эстетическую форму как операционную систему был изначально более естественным, чем наследная инерция гуманитарной интеллигенции с ее культом канона, социальной проблематики и потребностью в иерархиях (показательно заглавие статьи «Почему я не интеллигент?», 1989). Наконец, многолетняя привычка к газетной, а затем сетевой поденщине (слово «халтура» не носило для Левкина негативного оттенка) способствовало более трезвому, в хорошем смысле ремесленническому отношению к прозе, техничному и инструментальному подходу к слову. Отсюда и невероятная продуктивность – огромное количество текстов, обнаруживаемых порой в самых неожиданных источниках. Работать с осколками левкинского калейдоскопа, собирая его воедино, составителям этой книги было невероятно интересно, а результат этой работы – перед читателем.

Несмотря на нижеследующие служебные замечания о структуре, составе и формальном аппарате книги, этот том – издание не академическое (такое издание, как и подготовка всеобъемлющего собрания прозы Левкина, – дело будущего). Это прежде всего книга для чтения, знакомиться с которой можно подряд, придерживаясь предлагаемой составителями последовательности, или же выборочно, в произвольном порядке, с любого места. В конце концов, если верить автору этой книги, беспричинных последовательностей не бывает.

Книга состоит из двух частей. Первая часть – «Искусство прозы» – организована по хроногеографическому принципу; этот принцип подсказан не только биографической канвой писателя, но и периодизацией его творчества, которая почти без погрешности соответствует хроногеографическим координатам. Внутри хроногеографических разделов тексты распределены по жанрово-тематическому критерию (при всей очевидной условности жанровых дефиниций в приложении к левкинским текстам), например: «Эссе о прозе», «Статьи о „новой культуре“», «Очерки о городах» и пр. Завершающий первую часть раздел «Трипы и трактаты» включает позднюю художественную прозу, которая оставалась (вероятно, по композиционным соображениям) за пределами прижизненных книг. Как видно, в ряде случаев при составлении этого раздела мы позволяли себе отступить от его основной задачи – представить рефлексию Левкина о прозе: так, раздел статей о «новой культуре» реконструирует интеллектуальную атмосферу рубежа 1980–1990-х годов, значительно повлиявшую на писателя, а раздел «Статьи о культуре и обществе» уточняет литературную позицию Левкина, объединяя программные по существу выступления.

Вторая часть книги, «Проза о поэзии», содержит эссе Левкина о поэзии. Отвечая на вопрос об интересе и отношении прозаиков к поэзии, наш автор сформулировал свою соотнесенность с поэтическими практиками достаточно прозрачно: «В моем случае все просто: я всегда профессионально работал/соотносился (работаю/соотношусь) с поэтами, а не с прозаиками (Парщиков, Драгомощенко, Кутик). Что касается сейчас, то тут тоже просто – литератур, в общем, несколько, и они разные. Скажем, story-telling и то, что можно считать вариантом арта, только словами. Во втором случае разница проза-поэзия не слишком велика» 5 . Тексты об упомянутых здесь поэтах образуют один из четырех разделов второй части сборника. В первый раздел помещены эссе и заметки о современниках автора, расположенные по алфавиту обозреваемых поэтов, отдельно собраны тексты об антологиях и процессе в общем, в последнем отделе проза об исторических фигурах скомпонована по времени написания. Перемежаются разделы поэтическими переводами Левкина. Выбор текстов для перевода – на первый взгляд, довольно неожиданный – говорит о литературной рефлексии Андрея Левкина не меньше, чем его оригинальные сочинения. Впервые публикуются два собственных стихотворения писателя.

В случаях, когда одному и тому же автору Левкин посвятил два или более текста и не все они могли быть помещены в книгу, мы выбирали такой текст, где предмет раскрывался более подробно. Ссылки на «дублирующие» тексты, оставленные за пределами книги, даются в постраничных сносках.

Все тексты воспроизводятся по первым публикациям. В сноске перед каждым эссе указано место первой публикации, а также перепечатки, если таковые известны. Все сноски в книге, если не указано иное, принадлежат составителям: за единичными исключениями, оригинальные публикации Левкина не имели ссылочного аппарата или примечаний. Гиперссылки, присутствовавшие в интернет-публикациях, в настоящей книге, как правило, заменены ссылками на равноценные публикации в традиционных («аналоговых») изданиях. Публикации на сайте post(non)fiction, первоначально не датированные, датируются нами по соответствующим постам Левкина в социальных сетях.

Составители выражают признательность Кириллу Кобрину за поддержку и ценные советы на всех этапах подготовки этой книги.

Странная своей очевидностью закономерность: чем о более серьезном предмете надо говорить, тем с более банальных вещей приходится начинать. Вообще, если зарегистрировать эту статью в тематическом каталоге, то попадет она в раздел «искусство прозы» – если такой существует, так что сразу возникнут три ложных мнения о ее предмете. Может показаться, что имеет место некоторый эстетизм, и это неплохой вариант, потому что возможны и подозрения в том, что статья является апологией сего рода человеческой деятельности. Самая лучшая ошибка здесь – предположение, что речь пойдет о некоторых основаниях самого ремесла. Как искусство тачать сапоги, скажем. Отчасти это так, но не совсем.

Имеется в виду очень простая вещь: «литература и искусство». Откуда взялась эта чудная формула? Есть проза, когда она имеет отношение к искусству, а когда – к деятельности общественно-политической или культурной? Что, вообще, значит, что относится к искусству? Ну, есть картина. Висит на стене какой-нибудь малый голландец, хорошо висит. На него взглянут, что-то почувствуют и идут дальше – порадовавшись малому голландцу, он хорошо там висит, – не включая свой ум на познавательный режим: вряд ли еще существует живой марксист, который, увидев малого голландца, заведет речь о ранних стадиях капитализма, первоначальном накоплении и т. п. Разве что кто-то вроде Броделя с пристрастием рассмотрит картину – что там за орудия труда и жизни раскиданы на полотне, чтобы дополнить свое мнение об истории продуктов, вещей и недвижимости.