Приемлемый уровень налогов устанавливается путём проб и ошибок, пока не вырабатывается такой уровень податей, который обеспечивает максимальные доходы казне и допускает сохранение у крестьянина достаточного для физического выживания необходимого продукта. Он достигается путём соглашения с объединением общин, которые образует местное самоуправление и контролирует выполнение фискальных обязательств – так, например, происходит в Китае со времён Троецарствия в результате реформ Шан Яна: «рента-налог движется от общинников к старосте деревни, от него – к чиновнику местной администрации», – так описывает этот механизм Р. Нуреев. Раз утвердившийся уровень налогов закрепляется традицией и не меняется веками, так как на протяжении столетий сохраняется прежний уровень развития производительных сил. В феодальном обществе эта традиция особенно сильна, так как обеспечена личной связью наследственного землевладельца с живущими на его земле крестьянами. Но даже «приемлемый» уровень налогов почти всегда далёк от «справедливого», в представлении крестьянина, составляющего 10 %.

Всякое богатство, даже минимальное, произведённое честным трудом, не выставляется напоказ – ведь это может стать поводом для очередного повышения налогов. Поэтому крестьяне «восточных деспотий» не только скрывали сельскохозяйственный излишек, нажитое в торговле имущество, но и искусственно «обеднялись» надевая одежду из дешёвых тканей и избавляясь от украшений [34] . В «восточном» обществе доминируют оптимальные потребительские условия правителей: элита аграрного государства присваивает «максимум товаров, которые она может потреблять с максимальной видимостью («великолепием»). В этом разгадка контрастной нищеты масс, подчас показной, на фоне бонвиванства правителей. В империи инков право ношения драгоценностей закрепляется исключительно за элитой, пресыщающийся золотом, серебром, драгоценными камнями, цветными перьями, шерстью викуньи, в отличие от простых людей, имевших право надевать лишь скромные украшения – и только в особых случаях.

Торговцы, несмотря на угрозу пыток и наказания вплоть до казни (в соответствии «Артхашастрой» придворного маурийского философа Чанакьи), также прятали доходы от торговли и движимую собственность – излюбленный объект фискальных притязаний казны [35] . Её помещали в сосуды и закапывали на своём участке либо на участке знакомого, сборщика налогов подкупали, чтобы избежать тщательной проверки собственности. Налоговые агенты прятали накопленное таким образом коррупционное богатство тем же способом – вся иерархия, приближенная к сбору доходов, была обрамлена единым обручем коррупционной круговой поруки, наверху которой часто находился высокопоставленный чиновник или фаворит, защищённый иммунитетом государева расположения (вспомним «птенца гнезда Петрова» А. Меншикова и министра финансов Хубилая Ахмеда-пашу) [36] .

Неудивительно, что в аграрном мире даже столь важные технологии, как водяная и ветряная мельница, хомут, компас, плуг распространяются крайне медленно. Внедрение инноваций, повышающих продуктивность сельского хозяйства, влечёт лишь рост налоговых обязательств и повышенное внимание налогового агента и местных разбойников [37] . Натуральная замкнутость крестьянских хозяйств и общинная круговая порука также не способствует технологической диффузии в аграрном мире. Усилия властей по директивному внедрению в производство научных открытий, характерные для Танского и Сунского Китая, оборачиваются провалом: на примере Китая становится очевидным, что «…можно знать порох и не создать сильной армии, знать компас и не создать мореплавания, знать книгопечатание и не создать общественного мнения» [38] . В то же время военные технологии, от восприятия которых зависит выживание элиты, распространяются с невиданной для аграрного мира скоростью, воздействуя на социальную структуру: крайне стремительно в II–I тысячелетиях до н. э. в различных государствах появляются боевые колесницы, которые приводят к выделению знати, столь же быстро начинает практиковаться армиями большинства стран Древнего мира железо, радикально демократизировавшее войну, получает распространение на пересечении I и II тысячелетий стремя, позволившее создать класс тяжело вооружённых воинов, наконец, открытие лука, арбалета, пороха и огнестрельного оружия влечёт образование централизованных государств.

В аграрных обществах торговля играет подсобную роль: натуральное крестьянское хозяйство ориентировано на производство необходимого для выживания и уплаты податей продукта. Даже в этих условиях самые инициативные подданные, часто выходцы из национальных меньшинств, котором было запрещено заниматься земледелием, подобно евреям, начинают торговлю на дальние расстояния. Обычно она носит элитарный характер обмена высокомаржинальными товарами, примером чего является Великий Шёлковый путь (II в до н. э.-XV вв.). Созданные для международной транзитной торговли «восточные» цеха, несмотря на своё могущество в Индии, как правило, находятся под мелочной опекой государства, наряду с функцией защиты своих членов, взаимопомощи и определения цен, вынужденно занимаясь организацией круговой поруки, раскладкой налогов и повинностей среди своих членов. Через цеха также производились принудительные закупки властями у ремесленников части произведённой продукции по ценам ниже рыночных [39] .

Купцы – необходимый, но потенциально опасный элемент в социальной иерархии аграрного государства. Их состояние не соответствует социальному статусу и имеет не бюрократический корень. Конфуцианство ставит торговлю на последнее место в иерархии профессии, видя в нём малоприличное занятие. Власти сохраняют приверженность этому принципу, ограничивая «престижное потребление» для купцов. Со времён «воюющих царств» в Китае действуют ограничения в отношении торговцев. При императоре У-ди торговцам запретили ездить на лошади, носить шёлк, а также поступать на службу их потомкам. Всегда сохранялась угроза конфискации имущества: семье Тацугоро из Осаки задолжали многие аристократы – местный правитель в 1705 году конфисковал имение Тацугоро и отменил все его права на предоставленных в заём средства, сославшись на то, что семья живёт не по статусу [40] . Попытки конфискации имущества еврейских купцов, кредиторов королевского двора, предпринимают в Англии Эдуард I, во Франции – Филипп IV, в Испании – Филипп II. Изгнанию их подвергли в Королевстве Арагона и Кастилии (1492) и, спустя три столетия, в России при Елизавете Петровне.

Власти аграрной деспотии с недоверием взирают на побережье как на источник потенциальной децентрализованной угрозы – со стороны морских разбойников и (идеологической) христианских миссионеров. Деспоты ограничивают судоходство, как в Китае со времён Чжу Юаньчжана. Деспоты используют приморские территории в качестве зоны ссылки или вовсе избегают контроля над ней, как Аксумские негусы, которые под влиянием нападений арабских пиратов в Красном море и Аденском заливе перенесли столицу с побережья в более безопасное Эфиопское нагорье. Неудивительно, что разработка контрактного права, справедливое и транспарентное судопроизводство, развитие банковского сектора, создание торгового флота – неотъемлемые составные элементы эффективного торгового капитализма – так и не развились на Востоке. Богатейшие коммерсанты неевропейского мира – арабские торговцы шёлком, китайские продавцы фарфора, индийские владельцы специй – не сумели выпростаться из унизительного амплуа государевых слуг на «коммерческом фронте», удовлетворяющих возрастающие аппетиты паразитической элиты, которая всё чаще требует экзотические товары из зарубежья. При этом эти слуги по-прежнему остаются потенциально ненадёжными, опасными.