– Размышляешь о жизни? – словно прочитав мысли, спросил Паша.

– Нет, есть хочу, – прохладно ответила Лена, недовольная вторжением в её голову.

– На приёме ты произнесла интересную фразу про маски. Но задумайся, что есть наша жизнь, если не сплошная череда масок, сменяющихся от сцены к сцене, от секунды к секунде? У каждого приходящего в этот мир есть набор исходных характеристик, которые определяют всю траекторию жизненного пути. Стартовый капитал, своего рода. И каждый индивид, как бы упорно он не идентифицировал себя отдельной личностью, целой и неделимой, на деле представляет собой лишь этот набор. Как в тех же ваших компьютерных играх. Только характеристики эти другие, на иных уровнях. Но вместо того, чтобы увидеть, понять, прочувствовать, люди продолжают цепляться за отличительные харагмы, – любить за внешность, почитать за должность, уважать за популярность. Слабым легче видеть маски. Как ни крути, человек по природе существо вечно разделённое, у нас ведь всего по два. Мозг, так вообще – мало того, что головной на противоположные по смыслу полушария поделён, так ещё и спинной сзади зачем-то болтается. Вдобавок к этой кухне энтеральная нервная система существует, про которую давно все позабыли. Но сегодня каждый абсолютно уверен, кто он есть на самом деле такой, и что никто не смеет переубеждать его в этой абсолютности. Что он несгибаем в своей несгибаемости, уверен в жизненных принципах и целях, един с предками, о которых ничего толком не знает, скреплён со своими скрепами и устоян с устоями. Между тем, в течение одного солнечного дня он уже Иванов и Иван одновременно. Строгий отец и послушный сын, властный руководитель и безропотный подчинённый, ответственный партнёр и коварный конкурент, любящий муж и страстный любовник… Что это, если не возведённое в абсолют лицемерие? Маски, миллионы масок… Разделённые народы и расы, языки и наречия, концепции и идеологии, учения и религии, веры и поверия. Лицемерие, которое уже давно потеряло границы и стало коллективной нормой. Никто даже не пытается разглядеть ниточки, никому не приходит в голову поднять глаза и увидеть, что под ногами. Нет, – бьёт он кулаком себя в грудь, я – Иванов Иван, трава не расти! И да умрут страшной смертью те, кто посмеет усомниться в истинности моей ивановской природы… А ведь стать на минутку, хоть на мгновение, кем-то другим, освободиться от скопленных за всю жизнь ярлыков, масок, якорей и харагм – так приятно. И он это знает. Тот он, настоящий. Иначе бы так не торопился успеть в магазин до одиннадцати.

– Истинные Иваны уходят в прошлое. Сейчас в моде всё больше Марки и Изабеллы, у них свои маски и свои лекарства. Но тебя послушать, так мы все вообще никто и нигде. У тебя фамилия не Пустота, случайно?

– Вижу, что не ошибся в выборе, – удовлетворённо хмыкнул водитель. – Можешь воспринимать меня как стимулирующий импульс, трамплин на жизненном пути. Или, если выражаться простым языком, пинок под зад. Этот пинок поможет тебе подняться на новый уровень, стать кем-то большим, обрести предназначение. Вознестись туда, где ты сможешь реализовать себя на все сто.

У Лены в голове возник образ пухлого мужичка в кожаных стрингах и маске, снова и снова реализующего себя на все сто. Нет, в подобные небеса ей не хочется.

– А если я откажусь? – спросила она.

– Выбор за тобой, – слукавил Павел Петрович. – Если хочешь, возвращайся назад в автомагазин, будешь и дальше смазывать карбюраторы и смешивать присадки. Но спроси себя – не буду ли я всю жизнь жалеть, что не решилась, не рискнула?

Лена призадумалась. Да, в комфортной машине ей было по душе. В своё время мама отступила, сошла с дистанции и в кого превратилась? Нет, такой шанс упускать однозначно нельзя.

Они подъехали к двухэтажному коттеджу из светлого кирпича в охраняемом пригородном посёлке с вековыми соснами, джип заехал на широкую двухместную парковку возле гаража перед домом. На соседнем месте блестел полированной чернотой спортивный двухдверный Мерседес.

– Ключи в бардачке, – подсказал Паша.

Словно открывая главу её новой жизни, дверь авто бесшумно отворилась, стоило едва потянуть за ручку. В бардачке поверх бумаг действительно лежала маленькая чёрно-серебряная рыбка пульта с кнопками. Светло-бежевый салон с перфорированной кожей и фиолетовой подсветкой навевал какие-то космические ассоциации. Щёлкнув круглую кнопку на приборной панели, Лена пробудила под капотом невообразимо огромный табун лошадей. Словно могучий зверь, спортивное купе взревело приятным приглушённым рокотом, призывая втопить педаль и напитать кровь адреналином. Ей, конечно, и раньше доводилось водить крутые машины – прежде, чем едва не потерять работу, Романов давал ей пару раз порулить крузаками и кайенами на трассе. Но теперь всё было по-взрослому, это была ЕЁ машина, пусть и служебная.

– Страховка открытая, документы в бардачке. Разберёшься, что к чему. Завтра к девяти утра жду на объекте. Запомни: время – деньги. Забудь слова «слабость» и «жалость».

Покинув дачный посёлок, они разъехались в разных направлениях. По навигатору Лена в первую очередь направилась к ближайшему банкомату. Пачка подъёмных красно-оранжевых купюр приятно грела карман, но ей не терпелось поскорее увидеть эти нолики на экране телефона, зафиксировать первый результат в списке ачивок. Электронная валюта всё глубже проникает в умы и опутывает кошельки обывателей виртуальными щупальцами нулей и единиц, спасая деревья и радуя Грету. Хранить сбережения в электрических банковских матрасах кажется и надёжнее (если не сильно погружаться в их судьбу), и удобнее. А удобнее – это всегда лучше. На часах было около пяти вечера, когда Лена подъехала к дому и не без труда приткнулась на свободное место во дворе. Тяжёлые и чувствительные педали в сочетании со смутными, почти призрачными границами автомобиля были пока непривычны.

На лавочке у подъезда в позе роденовского «Мыслителя» и в плаще сидел Рома Романов.

«Вот только драм сейчас не хватало. Тебе-то что здесь надо? Придётся ставить жирные точки и жечь мосты», – подумала Лена, замедлив шаг и подбирая убедительно-уничижительный тон для разговора.

– Всё кончено, Ром, – твёрдо сказала она, подойдя к лавочке.

– Почему? Объясни, – подняв на неё взгляд, спокойным и немного грустным голосом спросил Романов.

– У нас с тобой нет будущего. Больше не звони, не пиши и не ищи меня, – ответила Лена и, сделав над собой усилие, прошагала мимо.

– Но я люблю тебя, – тихо произнёс он ей вслед.

– И что мне делать с этой твоей любовью?! – обернулась Лена. – На хлеб намазывать? В магазине расплачиваться? Скажи мне, Ром! Где она, твоя любовь? Как мне увидеть её, чем почувствовать? Откуда мне знать, что ты опять просто не используешь меня?! Всё, хватит, остановись!

Она развернулась и уверенными шагами направилась к подъезду. Несмотря на показной холод, который изо всех сил старалась изобразить, подавленные чувства стучали комом в груди и рвались мокрыми каплями из глаз. «Жалость должна умереть», – твердила себе Лена, но самая непослушная слезинка уже бежала вниз по щеке. Дверь закрылась за спиной, она осталась совершенно одна в прохладной темноте подъезда перед ступенями лестницы к лифту.

«Все хотят готовой любви. Научиться любить не хочет никто. Бедные, бедные люди», – глядя в тёмное вечернее небо, разочарованно произнёс Рома. Он медленно поднялся со скамейки, отвернул ворот плаща и растворился среди серых безликих улиц.

Люди давно стали рабами изощрённых ловушек лабиринта разума. Они боятся и больше не видят. Они боятся и больше не чувствуют. Ни друг друга, ни самих себя. Лишь день за днём возбуждённо пережёвывают всё новые сорта информационной жвачки на бесконечном пути ко всеобщему облегчению.