Научно-поисковое судно «Профессор Месяцев», пройдя всевозможные проверки, медленно двигалось по Керченскому проливу. Впереди нас ждёт тяжёлая, но интересная научная работа. В этот раз предстоит исследовать прибрежные воды Перу и определить рыбные запасы этого района. Наше судно пойдёт туда своим ходом: из Чёрного моря через пролив Босфор – в Мраморное море, потом пролив Дарданеллы – в Эгейское море, незаметный переход в море Средиземное и через Гибралтарский пролив – в Атлантический океан. Пересечём Атлантику и через Панамский канал попадём в Тихий океан. Затем повернём на юг и, пройдя вдоль побережий Колумбии и Эквадора, окажемся в районе наших работ: на шельфе Перу. Можно было бы и не перечислять всех этих названий, но решил подпустить немного романтики в этот рассказ, надеясь, что кому-то это будет интересно и этот кто-то возьмёт карту и с замиранием сердца проследит весь наш экзотический маршрут.

Блинообразный, после трудового дня, хныкал, сидя в столовой перед пустой тарелкой, вспоминая службу в армии и своего товарища-сослуживца – под два метра ростом, которому всегда давали двойную порцию еды.

– А я что, хуже? У меня вес не меньше ста килограмм. При такой ломовой работе и при малокалорийном питании, которое здесь практикуется, мне точно не выжить! После этого рейса я жениться задумал, а теперь чувствую, что такая скудная кормёжка весь мой мужской шарм уничтожит, а ведь я от природы красавец писаный. Эй, повар, добавки хочу!

– Может, тебе ещё и подгузник надеть, писаный луноликий красавец, – отзывается из камбуза повар. – Знал, куда шёл работать. Здесь у нас суровые трудовые будни. Тебе надо было в стриптизёры податься с такой смазливой физиономией. Заблудился ты, парень.

Нас с Лёшей на время рейса поселили в «музыкальную каюту». Дело в том, что она находилась точно над судовым двигателем, и, ложась спать, мы «с наслаждением» вслушивались в его «небесные мелодии». Однако умудрялись быстро засыпать, убаюканные незнакомыми звуками и постоянной тряской, исходящей от этого музыкального двигателя. В конце концов мы так к этому привыкли, что, когда судно ложилось в дрейф и двигатель выключали, никак не могли заснуть и начинали, как неприкаянные, бродить по спящему судну или выходили на палубу и всю ночь смотрели на звёзды. Лёша в такие бессонные ночи, чтобы как-то убить время, пристрастился бегать за судовым котёнком. Котёнку эта игра до того понравилась, что даже в то время, когда Лёша крепко спал под монотонный шум двигателя, он прибегал в нашу каюту, дверь которой всегда была приоткрыта для проветривания, и с разбегу прыгал, как правило, ему на голову. Лёша испуганно кричал: «Брысь!» – и «игра» продолжалась. Ко всему прочему мы не были любителями кондиционеров и обычно на ночь выключали его, открывая иллюминатор, чтобы дышать здоровым морским воздухом. По этой причине иногда при шторме, когда волна ударяла в наш борт, морская вода, заглушая все «небесные» звуки, с рёвом врывалась в каюту, создавая небольшой водоём, в котором начинали плавать тапочки и другие носильные вещи, встречающиеся у неё на пути. Однажды я проснулся в три часа ночи от страшного грохота, раздавшегося в соседней каюте, и в это же мгновение мощный поток воды обрушился на моего друга, который спал на нижней койке, но, видимо уже закалённый подобным вторжением морской стихии и внезапным пробуждением, Лёша весело запел:

– Малая земля, великая земля… – и, насладившись своим исполнением столь популярной песни, бросился, по щиколотку в воде, задраивать иллюминатор.

В это время наше судно, ведомое вторым штурманом, прыгало с волны на волну, словно взбесившаяся лошадь. Сверкали синеватые вспышки молнии. Слышались раскаты грома. В соседней каюте продолжало что-то грохотать, и сквозь шум волн оттуда до нас едва доносилось:

– Только бы дожить до утра, только бы дожить…

Качаясь с боку на бок и сотрясаясь от мощных ударов разбушевавшейся стихии, НПС «Профессор Месяцев» продолжало медленно, но уверено приближаться к Босфору, а я, упираясь то головой, то ногами в переборки, вспоминал нашу недолгую стоянку в Керчи: гору Митридат с развалинами Пантикапея – некогда мегаполиса, основанного греками ещё в седьмом веке до нашей эры, впоследствии ставшего столицей могущественного Боспорского царства. До сих пор дожди вымывают из земли древние монеты с изображением тогдашнего властителя Митридата, и только после нашествия гуннов в четвёртом веке нашей эры это царство перестало существовать. Поднявшись на гору, среди развалин, мы с печалью в душе созерцали последствия этого идиотского нашествия. Я в расстроенных чувствах подумал: «А ведь, по сути дела, на протяжении всей истории существования человечества то и дело возникают подобные идиотские нашествия, и, судя по всему, продолжение следует… Самое ужасное в этом – гибель миллионов людей. Однако за давностью лет мы этого не ощущаем и только констатируем как факт: “Оказывается, было разрушительное нашествие – вот почему исчезла эта древняя цивилизация”, – а сожаления и боли души за погибших ни в чём не повинных людей не происходит. Раз так, то нетрудно предугадать наше дальнейшее существование на земле-матушке».

К утру мы подошли к Босфору. Все, кто были свободны от вахтенных работ, высыпали на палубу и с детским восторгом созерцали заморскую землю. Расстояние до берега было сравнительно небольшое, но Лёша вышел на пеленгаторную палубу с двадцатикратной подзорной трубой и упивался разглядыванием внутреннего убранства турецких квартир. Турки что-то радостно кричали и махали нам руками, а мы им молча махали в ответ. Так, полные восторга, мы наблюдали изумительный по красоте мост, словно паривший над нами на каких-то небесных нитях, древнюю Святую Софию, маяк «Леандровая башня», который я помнил ещё по картине нашего гениального живописца Ивана Айвазовского… Дарданеллы проходили ночью, и особо любопытные, надеявшиеся увидеть нечто необыкновенное, к своему разочарованию, смогли разглядеть только цепочку береговых огней и какие-то смутные очертания, не помогла даже Лёшина подзорная труба.

Средиземное море. Утром в тумане едва просматривались греческие острова, и только благодаря всё той же подзорной трубе удалось разглядеть угловатую «крепость», которая оказалась, со слов энциклопедически подкованного Лёши, женским монастырём, а зелёные поля, раскинувшиеся вокруг монастыря, возделывались руками насельниц. Стройные тёмно-зелёные кипарисы рельефно выделялись на фоне песочного цвета, со множеством трещин и расщелин, гор… Мы движемся всё дальше, и вот уже только прямоугольный маяк белеет на растворяющихся в голубоватой дымке скалах.

Наконец-то открылся судовой ларёк. Радости луноликого красавца не было предела, он с плотоядным рёвом и мужским шармом подбежал к открытой двери ларька и, сглатывая набежавшую слюну, затараторил: тушёнку, колбасу, сыр…

Ларёчник посмотрел на него словно на умалишённого и, не меняя бесстрастного выражения лица, ответил:

– Нету.

– Как это нету? – ещё не веря в крушение своих надежд, спросил луноликий красавец.

– А вот так – нету, и всё, – не сдавался ларёчник.

– Тогда какого… ты открыл свой… ларёк! – с мужским шармом в голосе возопил луноликий.

– Могу только выдать залежавшееся тухлое печенье и прошлогоднее засахаренное варенье, – всё так же бесстрастно ответил ларёчник и, помолчав, добавил: – На остальное требуется разрешение второго штурмана, как заготовителя судового продовольствия.

В дальнейшем, всё так же с омертвелым лицом, ларёчник обвешивал всех, кто получил разрешение от второго штурмана и жаждал разнообразить судовое меню. Причём обвешивал капитально и хладнокровно, видимо, по негласной договорённости всё с тем же вторым штурманом. Недовес доходил более чем до двухсот грамм. Когда кто-то начинал возмущаться, то ответ был один: