Его слова звучали в звонкой, практически осязаемой тишине. Их страшный смысл витал меж ржавых этажей базы, находя самый противоречивый отклик в душах тех, кто стоял в немом оцепенении вдоль низеньких перил пятнадцати балконов.

– Вы нагадили на этой планете, господа, и будет вполне справедливо, если теперь вы сами станете убирать за собой. На самом деле, хотя внизу вас ожидает множество опасностей, но, по моему мнению, вам предоставляется достаточно неплохой шанс выжить и обрести свободу. Ведь подавляющее большинство из вас военные, верно?
– Он задрал голову и посмотрел вверх с вызывающей улыбкой на тонких бледных губах.
– Мы не можем позволить себе бомбить Дион. Хватит перепахивать планеты орбитальными ударами. Внизу, на ваше счастье, всего один материк, и он должен быть зачищен от той дряни, которая живет или функционирует на его поверхности, а также и под ней. Норма на одного заключенного - двадцать квадратных километров. Вы будете разбиты на отдельные группы по десять-пятнадцать человек. Каждому такому подразделению мы придаем один самодвижущийся утилизатор отходов, один почвоукладчик и четверых киборгов охраны. Как только группа заканчивает очистку предназначенного ей участка, все, выжившие автоматически получают свободу, гражданские документы и вид на жительство в одной из новых колоний. Также с уцелевших внизу будут сняты все обвинения.

Он помолчал, ожидая, пока наверху стихнет слабая волна ропота, и добавил, нет, скорее вытолкнул сквозь зубы:

– Желаю вам приятно сдохнуть, господа.

Развернувшись, офицер вышел, исчезнув в боковой двери.

Это послужило сигналом для киборгов. По периметру пятнадцати балконов зазвучали их холодные, уверенные голоса, повторяющие одну и ту же фразу:

– Всем заключенным вернуться в камеры! Двигаться в затылок! Голову не поднимать! Разговоры запрещены!

Вокруг Олега пришла в движение людская масса. Ему вольно или невольно пришлось последовать ее напору - балкон был настолько узок, что на нем едва могли разминуться два человека. Он не успел опомниться, как очутился перед своей конурой и был грубо водворен в нее толчком в спину.

Протяжно всхлипнули петли, дверь с лязгом затворилась.

Он сел на топчан и закрыл руками лицо.

В отличие от большинства заключенных, Олег Лепетов знал, что представляет собой брошенная планетарная оборона, у которой никто не удосужился снять компьютерное управление боевым режимом.

Это был сумасшедший кибернетический ад, в котором не выживет никто...

***

Олег плохо помнил, как именно прошел первый день на борту "Эрадзии".

Он долго сидел на голом, жестком топчане своей камеры, медленно погружаясь в мрачные, совершенно безысходные мысли о ближайшем будущем, потом к дверям подошел кто-то из персонала станции, просунул в щель под дверью какое-то пойло в пластиковой миске, а заодно сообщил ему, сверившись с электронным планшетом, что Лепетов зачислен в группу номер семнадцать и высадка состоится утром следующего дня.

Олег с полным безразличием выслушал его, зачем-то кивнул, а затем, взяв с пола чашку, понюхал ее содержимое.

Желудок тут же отозвался мучительным, тошнотворным спазмом.

Он торопливо поставил чашку назад на пол и еще несколько минут сидел, зажав ладонями рот.

Наконец дурнота отпустила, и он лег.

Голова кружилась, мысли, одна другой хуже, теснились в голове, не давая сосредоточиться на чем-то конкретном. Он просто лежал, смотрел в потолок и постепенно, измученный предчувствиями и догадками, незаметно уснул...

Сколько он проспал, Олег, естественно, не знал, но, видимо, его организм нуждался в отдыхе после выхода из анабиоза. Спал он крепко, словно убитый, и на этот раз не видел ровным счетом никаких снов.

Очнулся он от шума.

Открыв глаза, Олег с удивлением ощутил себя отдохнувшим, свежим, только спина затекла от неудобной позы и жесткого ложа.

Кряхтя, он сел, прислонился затылком к холодной, шершавой стене камеры и затих, ожидая, когда восстановится кровообращение в сведенных судорогой мышцах.

За дверью опять горел рассеянный голубоватый свет, должно быть, по расписанию на станции уже наступила ночь. Звуки, которые раздавались в сторожкой тишине, заставили его прислушаться. Где-то рядом, может быть, на его этаже, а может, чуть ниже или выше, слышалась отчетливая матерная брань, но не она привлекла внимание Олега, его поразил иной звук, совершенно непохожий на что-либо, слышанное им раньше...

Бум... Бум... Бум... Бум... Бум...
– затем короткая пауза и снова: Бум... Бум... Бум... Бум... Бум...

– Сука, что ж ты по нервам скребешь, падла!
– чей-то озлобленный крик.

Бум... Бум... Бум... Бум... Бум... Звук приближался, будто его источник двигался по направлению камеры, в которой находился Олег.

Он сидел, полуприкрыв глаза, и слушал его, вперемешку с бранью и отрывистыми репликами, часть из которых он мог разобрать, а часть - нет.

– Ее специально так запрограммировали, сволочи!...
– выкрикнул чей-то голос в ответ на очередной поток невнятной брани.

Стук продолжал звучать. Он был монотонным, равномерным, каждая серия несла по пять ударов, после которых наступала короткая пауза.

– Ну погоди, завтра скинут вниз, там увидишь, тварь!...
– грязно ругаясь, грозился кто-то невидимый.

Когда странный звук приблизился совсем, Олег открыл глаза.

Ему вдруг стало любопытно, что же это такое на самом деле?

В призрачном, голубоватом свете подвешенных далеко вверху дежурных ламп на дверь его камеры легла едва заметная тень, затем в поле зрения появился киборг.

Выражение худого бледного лица охранницы было равнодушно-отсутствующим. Так может выглядеть пациент психиатрической клиники, совершенно невменяемый и не воспринимающий окружающее. Она шла ровным, прогулочным шагом, ведя резиновой дубиной, которая была зажата в ее левой руке, по прутьям камер.