Так же все отлично было у Черногорского митрополита, который и ранее зависел от Стамбула более чем номинально. Он дважды приезжал в Санкт-Петербург и даже второй раз участвовал в выборах главы церкви, как архиерей относящий себя к московскому патриархату. Петр II узнав о захвате Стамбула развил бурную деятельность и с помощью верной гвардии — содержавшейся на русские деньги и возглавляемой русскими же офицерами — сумел лихим наскоком овладеть городом Бар и обеспечить таким образом себе выход к морю. В целом власть митрополита была крепка и сомнений в том, что он сможет выплыть в бушующем водовороте судьбоносных событий особо не было.

Сложнее было в Греции, где до этого при османах у власти сидел «совет тринадцати», шестерых из которых выбирали сами греки, шестерых назначал Стамбул, а одного, по договоренности от 1828 года, которая завершила войну на Пелопоннесе, назначали из Санкт-Петербурга. Естественно в январе 1837 года шестеро советников султанской квоты мгновенно лишись должностей — причем трое вместе с головой, — а греки объявили независимость и начали собирать армию, чтобы отвоевывать населенные соплеменниками земли. При этом, что забавно, Греция была провозглашена королевством, однако вопрос выбора монарха эллины отложили на потом, сочтя освободительную войну более приоритетным делом.

Проблема была в том, что, когда мы продавливали эту систему, у нас был кандидат в «правители Греции», коим как бы формально был глава совета. Им с 1828 по 1831 год был бывший министр иностранных дел России Иоан Каподистрия, который к Санкт-Петербургу был настроен максимально лояльно, что нас естественно полностью устраивало. Вот только он неожиданно умер в 1831 году в возрасте всего 55 лет, чем изрядно спутал нам планы. Приемником Иоана стал его младший брат Август, который таких теплых чувств к России совсем не имел. Более того, как выходец с острова Корфу, где за двадцать лет сильно поменялся состав населения, он ко мне лично имел совершенно определенные претензии. Младший Каподистрия начал проталкивать интересы вовремя подсуетившихся французов, что опять же понравилось далеко не всем в совете.

Короче говоря, Греция, несмотря на свои военные амбиции, полностью консолидироваться не смогла, и можно было предположить, что там рано или поздно рванет.

Весело было в Сербии, куда Австрияки, посмотрев на Россию решили ввести войска и под шумок откусить себе еще кусочек землицы. Мнение сербов при этом никто не спрашивал. Миолош Обренович правивший в Сербском княжестве уже 20 лет, все это время ориентировался во внешней политике на Австрию, считая ее лучшим вариантом нежели Османская империя. Это предопределило проникновение в Сербию австрийского капитала и определенное культурное влияние северного соседа. Последнее, впрочем, затронуло только верхушку княжества, на низовом уровне сербы остались верны православию и ориентации на Санкт-Петербург.

Появление же в конце января на границах княжества австрийского оккупационного корпуса привело к попытке переворота, максимально жестко задавленной Обреновичем. Его, впрочем, это не спасло, Австриякам вассалы были не нужны, поэтому Сербское княжество было объявлено еще одной провинцией Австрийской империи без всякого намека на автономию. Последнее привело в будущем к настоящей партизанской войне, в которой сербы за триста лет османского владычествовали изрядно поднаторели. В общем, спокойствия в тех краях в ближайшее время не ожидалось.

Сложнее всего ситуация — если не брать населенную по большей части мусульманами Албанию, где вообще творился страх и ужас — была ситуация в Болгарии. Собственно, как такового государства Болгария пока не существовало и его появление было далеко не предопределено. В отличии от Сербии, Валахии, Греции и Черногории Болгары своей автономии не имели, а территория, населенная этим народом, была включена в Румелийский элайет на общих основаниях. Более того не имели болгары и церковной автономии и даже собственного епископа, вокруг которого можно было бы сплотиться. Про культуру и национальное образование при османах и говорить было нечего, отдельные вспышки не в счет.

В итоге, когда болгарам представилась возможность обрести собственное государство, оказалось, что власть взять просто некому. Не было достаточно уважаемых представителей, способных сплотить вокруг себя хоть кого-то, не говоря уже про реальное большинство. Чем все это закончится, было непонятно, пока же на момент середины февраля 1837 года на обширной территории от Мраморного моря на юге до Дуная на севере и от Черного моря на востоке до Косового поля на западе развернулось натуральное анархическое безвластие, сдобренное кровавыми стычками мусульман и христиан, результата которого предсказать было просто невозможно.

— Ни Лондон не Париж не признает объявление независимости вышеобозначенными вами территориальными образованиями, ваше императорское величество, — от постной рожи англичанина могло скиснуть молоко на кухне. — Поэтому говорить о приглашении их представителей на конгресс некоторым образом преждевременно, однако возможно мы сможем найти точки соприкосновения и тогда они вероятно смогут полноценно войти в перечень цивилизованных государств.

Такой тонкий-тонкий намек, что признание их Россией — как, возможно, и сама Россия — цивилизованным государством право быть не дает.