Потянув ручку смыва, я направился к выходу, прихватив рулон бумаги. Жанна все так же старалась меня не замечать, хотя мой силуэт отчетливо отражался в экране телевизора. Святой человек! На таких Земля еще и держится.

– Осадки во второй половине дня на северо-западе города, – донесся до меня голос диктора. Осадкам я не был рад, но поделать ничего с ними не мог.

До половины седьмого я слонялся по переходу без дела. Время я определил по начавшимся утренним новостям, которые слушала смотрительница общественного туалета № 17 Черташинского микрорайона. Встряхнувшись, я подложил под задницу набитый тряпками пакет, по форме напоминающий валик, и расположился на лестничной ступени.

Середина лестницы – стратегически верное место. Так я находился на достаточном расстоянии от тех, кто спускался, что давало им время нарыть в карманах мелочевку, и от тех, кто прошел мимо, но кому совесть все же не позволила не обратить на меня внимание.

Раньше у меня был многослойный поджопник, с которым холод ступеней не так сильно чувствовался, но в начале года его унесло ветром на дорогу, где он и сгинул. После этого я старался набивать пакет чем-то мягким, чтобы и холод от ступеней не чувствовать, и удобнее сидеть было.

Наконец до меня стали доноситься возгласы прибывших на остановку людей – первых посетителей метро, направлявшихся в другой конец города. Ранние пташки, большинство из которых мало чем отличалось от меня: хмурые, голодные, ищущие возможность поспать подольше. Им вечно не хватало денег, да и мне от них редко что перепадало. Но я все равно выходил на утреннюю «жатву». Кто-то что-то да бросит. Мелочь, но просидишь так полдня и наскребешь на обед.

Крепко сжав шапку, я вытянул руки перед собой. Поверьте, руки у нас, кого принято называть попрошайками, – самая сильная часть тела. Попробуйте удержать пусть даже пустую шапку на вытянутых руках дольше десяти минут. Может, у вас и получится, но вы, небось, спите на удобных матрасах, а спина у вас затекает так редко, что вы и не помните, когда это случалось в последний раз. У нас же все не так. Оттого и мерила успеха другие.

Когда руки устают, я кладу шапку у ног и слежу, чтобы ее никто не прихватил. В шапке уже лежат монеты и бумажные деньги – самые мелкие номиналы, которые если и унесет ветром, я не расстроюсь. Хотя бумажные деньги я старался прятать в карманы сразу, а вот монеты можно было и не убирать.

Годы, проведенные на улице, научили, что если оставить бумажную купюру в шапке, то каким бы защищенным ни был переход, ветер доберется и до нее. Правда за тоже время я выучил, что люди охотнее жертвуют, когда в шапке уже что-то лежит.

– Спасибо. Храни вас Господь! – произношу я каждый раз, когда кто-то опускает деньги мне в шапку. Я стараюсь не поднимать голову и не встречаться с ними взглядами. Меня это смущает: смотреть кому-то в глаза и искренне благодарить. Я никогда не чувствовал благодарности. Я был рад подаянию, но не благодарен за него.

Тем более что свою бороду и щеки, усыпанные шрамами, я старался скрывать за высоким шарфом. Они были не самыми презентабельными частями моего тела, как утверждал Белицкий. Он-то толк в подаяниях знал и понимал, что вызывает симпатию у прохожих, а что – нет.

Перед моим носом мелькнул знакомый шарф. Несколько раз в неделю в мою шапку опускались вчетверо сложенные купюры с чернильными следами на краях. Сначала появился бордовый шерстяной шарф в крупную клетку, а после – купюры. Он был женат и однозначно зарабатывал на хлеб, трудясь руками: то на пальцах не хватало ногтей, то я замечал свежие порезы. Откуда на деньгах брались следы от чернил, у меня предположений не было.

Следом мелькала женская рука с опухшими пальцами, на каждом из которых было надето минимум по одному кольцу – каждое золотого цвета с крупными камнями. В сочетании с почти слезшим с ногтей лаком и грязью под ними это смотрелось вычурно, но эффектно. Нередко я замечал синяки выше запястий, что наталкивало меня на самые невообразимые предположения.

Я никогда не поднимал головы, хотя мне было интересно, как выглядели мои патроны. Мне оставалось только гадать и представлять их себе незаурядными и таинственными.

– Спасибо. Храни вас Господь!

И в Господа я не верил. Сложно верить, что тебя где-то ждет мир из белоснежных перин, когда ты ночуешь на небольшом пятачке размерами метр на метр, находящемся между стеной и железной будкой, которая в случае аварии тебя и погубит.

Раньше я был религиозен, ходил в церковь, причащался. Сейчас же я бы не отказался от бесплатного глотка вина. Как-то раз я зашел в церковь неподалеку от моего перехода, но мне не понравилось. Все было не так, как когда в молодости вместе с теткой я посещал дом Господний. Будучи одетый опрятно, в клепаных штанах и пальто из английской шерсти я ловил на себе благосклонные взгляды прихожан. Но в последний мой визит на мне была надета куртка с затертыми рукавами, выглядевшая сильно грязной даже после стирки. Тогда молящиеся смотрели на меня искоса. Я знал, что они не могли открыто выражать недовольство, ведь находились в месте, где провозглашалась терпимость к самым жалким из нас. Но я все равно чувствовал на себе их презрительные взгляды. Тогда-то я бросил это дело, перестал мешать честолюбцам и дальше верить в свою искреннюю набожность.

Когда толпа поредела, а в шапке перестали позвякивать падающие монеты, я поднялся, спрятал деньги в кожаный кошель на завязках и перебежал дорогу к соседнему выходу.

Этот переход, хоть и соседствовал с тем, где я ночевал, все же отличался. Цветом плитки, яркостью лампочек, шириной прохода. Главным и по-настоящему важным для меня отличием была находящаяся здесь кофе-точка, в которой спешащие в соседствующие с переходом высокие здания из стекла и бетона офисные клерки покупали напитки. Сдачу-мелочовку, остававшуюся после оплаты, они чаще всего бросали в стоящую рядом с кассой баночку с надписью «На мечту».