— Ну, ежели зарок... — проворчал Бабрат, нехотя пряча карты (Буба таращился на них жадно, прямо-таки вожделеюще — еще кусочек в головоломку). — Эх, сопливая все же у вас улица, уж прости на неприглядном для вас, но честном слове... А вот мы в

Воспиталке самодельными шлепками полночи резались. На всякий-разный интерес — и на денежку, и на хаванинку, и на жопку, бывало... Я вам сейчас расскажу парочку историй, как невезучие жопку проигрывали...

Буба и Двойняшки воззрились на него с живейшим интересом, но вот Тарику посиделки с этими рожами надоели. Он встал и сказал:

— Хорошо с вами, но дома лучше, обедать пора...

Никто не сказал ему ни слова: посидел, разговоры послушал, за ручку с незнакомым поздоровался, три раза потрясучку метнул, в карты играть политесно отказался — никаких претензий быть нс должно даже у Мутного. Голыми руками нас не возьмешь, а рукавиц у вас нету, не зима...

Шагая по Аксамитной к родной улице, он не испытывал беспокойства, тревоги или тем более страха, но все же объявились лишние хлопоты, забота, касавшаяся всей улицы, и нужно было не откладывая думать, что делать. Вдобавок он еще и ватажник, что не только приносит некоторый почет, но и накладывает лишние обязанности согласно негласке...

Источником беспокойства, конечно же, стал нежданнонегаданно поселившийся на Аксамитной Бабрат-Чистодел — кличка, какую обожают взрослые стригальщики, а за ними тянутся и Мутные, и обозначает она ловкого вора, выскальзывающего из рук Стражи, как кусок мыла из мокрой руки. Ну, предположим, судя по истории с девчонкой на берегу реки, Бабрат как раз попался, не успев натворить дел, но это, сразу видно, ничуть на его самомнение нс повлияло. И за те несколько дней, что он обосновался на Аксамитной, времени даром не терял: мигом высмотрел самую гниловатую ватажку из трех и кое в чем преуспел, по наблюдениям Тарика.

Он хорошо помнил прошлогоднюю историю с битвой ватажек. На короткой Сиреневой, простолеглой Аксамитной, была только одна ватажка, и так случилось, что ее быстренько подчинили четверо Мутных — двое с той же улицы, двое с соседней. Ставший ватажником Каледай-Ножичек очень быстро поименовал себя не ватажником, а вожаком64 и требовал, чтобы его только так и называли. Заявил, что отныне жить все будут не по «сопливым негласкам», а по строгому уговору (позже один из портовых груза-лей, выслушав эту историю, задал пару вопросов, а потом уверенно сказал: «Добрую половину того, что Ножичек именовал строгим уговором, он придумал сам». Уж грузаль-то знает: его старший брат, позор семьи, как раз и подался в стригальщики, нагрешил немало и сгинул где-то на рудниках).

Но это Тарик узнал гораздо позже, когда все кончилось. Мутный тем и плох: как магнит, брошенный в мусорную кучу, моментально облепляется железным сором, так и он подтягивает к себе и тех, кто по гниловатости натуры лишь дожидался толчка, и просто хилохарактерных, готовых подчиняться вожаку в обмен на покровительство, — одним словом, парнишек с червоточинкой.

И началось... Прежде, по одной из негласок, тибрили с телег, лишь если они попадались на пути, — теперь по приказу Ножичка на это дело каждый день отправлялась шайка, что было делом неслыханным. На идущих вечерней порой из таверны крепко упившихся налетали двое-трое с закрытыми тряпками лицами, сбивали с ног и оставляли с вывернутыми карманами, без часов, шляп и тому подобных вещичек, которые всегда можно было, хоть и задешево, продать «паучку»65. Недорослей обложили мздой, а тех, у кого не было денег, били и принуждали таскать из дома вещи. Со Школяров требовали деньги просто «за проход по нашей улице», чего прежде совершенно не водилось. Было несколько невеселых историй с девчонками.

У Ножичка собралась добрая половина Подмастерьев с Сиреневой, которым новые порядки пришлись по вкусу. Это добавило разгула. Дело еще и в том, что взрослым жаловаться было категорически нельзя — одна из самых старых негласок запрещала привлекать взрослых к своим ссорам, разбираться следовало исключительно самим...

Единственный на всю Сиреневую Стражник с ног сбивался, но поделать ничего не мог — даже те, кто Ножичка втихомолку О

не одобрял и злорадно ждал, когда он и его сорвиголовы загремят в конце концов в Воспиталку, строго соблюдали еще одну старую негласку: что бы ни происходило, звякать Страже насчет имен и подробностей означает превратиться в изгоя. Да и сам Стражник хлебнул горького — темной ночью у него в доме выбили все окна, потоптали огород, отравили собаку, дочку-Школярку подловили в сумерках и обрезали подол до труселей, а потом подкинули письмецо: если не уймется — дом вообще подожгут, а дочку отжулькают кучей. Прямо говорилось, что и настоящие стригальщики подмогнут...

Понемногу на окрестных улицах росло не просто негодование — настоящая злость. Тем более что Ножичек всерьез собрался устроить «завоевание», как он это пышно именовал: подчинить себе всю округу, заставить и ее жить по строгому уговору. Однако никакого завоевания не получилось. Зажег Петлум-Фальфабель с улицы Серебряного Волка, когда до него дошли известия, что на его красотку-сестру, близняшку-Школярку, ватажка Ножичка сыграла в карты совершенно по обычаю стригальщиков, и точно известно, что двое выигравших намерены в самом скором времени... На берегу реки состоялся сход — все трое ватажников с улицы Серебряного Волка, все трое с Аксамитной, все пятеро от Подмастерьев (тоже натерпевшихся от Сиреневой и злых не менее Школяров). Буба уже тогда крутил-вертел, осторожничал, ныл, что можно свободно получить в бок «коготком», а то и напороться на стригальщиков, к которым Ножичек непременно кинется за подмогой.

Однако остальные десятеро его крепенько приструнили, и он нехотя пообещал примкнуть.

И грянула знаменитая «битва ватажек». Сначала, как и полагалось, к Ножичку отправили Посланца, которого полагалось внимательно выслушать и отпустить, пальцем не тронув. Посланец вернулся весь в синяках, с разбитой в кровь физией. Тут уж не церемонились. Школяры и Подмастерья натуральным образом обрушились на Сиреневую, по всем правилам охоты перекрыв ее с обоих концов. Тамошний Стражник (наверняка злорадствуя) отсиживался дома, на улице появился и стал свистать не раньше, чем победители покинули Сиреневую, где там и сям охали, сидя в пыли, излупленные — пару-тройку били и ногами, когда они стали хвататься за «коготки», в том числе и Ножичка. Его строго предупредили: если не уймется, ни один из его ватажников и носа не высунет с Сиреневой — луплен будет нещадно, все равно, идет ли он развлекаться, в Школариум, по делам Подмастерьев или по поручению родителей.