Король повелел: быть по сему, начинайте завтра же! Вот так и случилось, что улица Серебряного Волка стала первой не только в славном королевстве Арелат, но и на всем свете, где дома начали нумеровать. У обитателей улицы (а ведь все улицы гордятся своей историей) появился такой повод смотреть на остальных свысока, какого у других не было. Только жители Аксамитной до сих пор ворчали: по их разумению, коли уж Ансельмо снимал домик на их улице, с нее и следовало начинать, а не с той, где жила «эта вертихвостка»...

Как поступали все Школяры, Тарик задержался у чугунной статуи маркиза Ансельмо в человеческий рост — она стояла на невысоком, в ладонь, квадратном постаменте у дома под нумером один. Маркиз был запечатлен для грядущих поколений в облике самого что ни на есть доподлинного ученого мужа: в мантии и профессорской шапочке. Рядом с ним на столике с одной-единственной ножкой лежали разнообразные атрибуты учености: стопа книг, мирооб- раз, небольшой телескоп, крупная фасонная чернильница. Вот только студиозусы рассказывали Тарику: мало того, что Ансельмо никогда не интересовался небоглядством, он и профессором не был. Несмотря на его нешуточные достижения в самых разных областях знаний, ученый мир (который один из студиозусов именовал «тем еще змеятником») при жизни относился к нему снисходительно, за глаза называя легкомысленным придворным вертопрахом, баловавшимся учеными материями от нечего делать. Только через несколько лет после гибели маркиза на поединке (в неполных двадцать три года) сановники от науки смилостивились: признали Ансельмо большим ученым, издали все его труды со своими многочисленными комментариями и дополнениями («прицепилась блоха к собачьему хвосту», — фыркнул студиозус) и даже возвели его в послесмертное профессорство, чего далеко не все ученые мужи удостаивались...

Среди Школяров вторую сотню лет бытовала стойкая традиция: проходя утром, мысленно просить у Ансельмо успеха в учебе и особенно в испытаниях, а возвращаясь, благодарить за успехи, если таковые случались. Священники относились к этому терпимо, наставляя лишь, чтобы мальчишки не вздумали молиться статуе, ибо это и есть неприкрытая ересь. Вот и Тарик лишь в уме поблагодарил маркиза за очередную золотую сову, не заходя в мыслях дальше почтения. И положил у чугунного башмака медный шустак — в конце концов, отец Михалик скрепя сердце соглашался, что возложение денежки, равно как и цветов Птице Инотали, есть не поклонение языческому кумиру, а дань уважения, она же народный обычай (Тарик слышал, что другие священники настроены суровее, но это не писаный завет, а их личное мнение. Отца Михалика за то любили и уважали, что он во многом терпим и добр).

Там уже лежали два шустака и несколько медных грошиков — точно, сегодня везло в учебе не одному Тарику. К утру все монеты пропадут, словно в воздухе растают, и никакого волшебства в этом не стоит усматривать: все знают, что денежку ночной порой подберет житель нумера первого, дедуган Контарь, но что поделать, если это его полноправная мзда — все-таки он добросовестно выполняет по негласке обязанности хранителя памятника, очищает его от следов птичьего непотребства...

Тарик зашагал по родной улице степенно, как и подобает Мате- рущему Школяру, одному из трех ватажников. Со всех ног носятся только Недоросли...

Ага, вот они. Легки на помине, сорванцы этакие. На земле валялось несколько пахучих конских катышей, усеянных непереваренными зернами, и к ним, чирикая, слетались серые воробейчики. А поодаль, за деревом, притаились трое Недорослей, и один держал наготове расправленную сетку с четырьмя завязанными в тряпочки камнями по углам — ждал, когда воробейчиков слетится побольше.

Тарик прошел мимо, покосившись снисходительно. Наловив воробейчиков, детвора пойдет на берег речки, разведет костерчик и изжарит добычу, ощипав и нанизав на прутья. И слопает, конечно. Никого из них дома не кормят скудно, но жареха воробейчиков, Тарик знал по себе, — признак молодечества (очередная негласка). Само собой разумеется, Недоросли, став Школярами, это птицеловство оставляют навсегда.

— Морячок!

Его догнал один из птицеловов, рыжий Дальперик (это Малышами старшие не интересуются, а всех Недорослей со своей улицы знают по именам, как же иначе).

— Какой я тебе Морячок? — спросил Тарик беззлобно, попросту строго соблюдая негласки. — Соплив еще меня кличкой называть, за это и щелбан можно схлопотать запросто...

— Ну извини, это я сгоряча, прости сопляка...

— Прощаю, — сказал Тарик. — Коли уж научился по негласке прощенья испросить... Ты зачем своих бросил? Воробейчики улетят...— Да ничего они не улетят, Фидларик сетку кидать мастак. Тарик, мне завтра десятик стукнет.

— Поздравляю, — сказал Тарик. — И что с того?

— Известное дело что. Если стукнуло десять, можно уже проситься в Приписные, все по негласке... Тарик, можно я в твою ватажку попрошусь? Здоровски было бы...

— А почему в мою? — усмехнулся Тарик. — А не к Бадану или Зуху?

— Потому что ты лучший ватажник на нашей улице, все говорят, — и Недоросль заторопился: — Тарик, я, упаси Создатель, не говорю, что Бадан и Зух какие-то не такие, они тоже справные ватажники... но ты лучший, все согласны, кто у тебя в Приписных ходит, все трое... Вот я и думаю, как бы мне в четвертые...

Что греха таить, Тарику приятно было слышать, что его считают лучшим ватажником на улице — причем не такие уж малявки, отметим сразу же...

Он сделал вид, что задумался. У каждой ватажки есть Приписные из Недорослей, каковые, за редкими исключениями, становятся полноправными, когда перейдут в Школяры, — он и сам через это проходил два года, как все. Приписные для ватажников — что-то вроде рыцарских оруженосцев из старинных романов. Выполняют мелкие поручения — ничуть не обременительные и уж никак не унизительные, просто ватажники считают, что им уже не к лицу заниматься самим всякими мелочами, несолидно как-то. Как и обо всех Недорослях с улицы Серебряного Волка, он давно составил о Дальперике впечатление — довольно-таки благоприятное. Не плакса, не ябедник, малышню зря не обижает, проказлив в меру, все негласки знает и блюдет... Пожалуй что, такого и принять можно. Хорошо стоит сопляк: смотрит просительно, но отнюдь не подобострастно, — а на прошлой неделе Тумбарю как раз и отказали, потому что льстит и подхалимничает не в меру, а такое в ватажке не приветствуется...