– А как умерли ваши родители? – спросила Биргитта. Другая тема. Полегче.

– Несчастный случай на производстве. По крайней мере, так нам сказали, но я думаю, так оно и было. Они оба работали на химическом заводе в Хельсингборге, «Хельсингхеми», если тебе это о чём-нибудь говорит; этой фирмы больше не существует с восьмидесятых годов. А в октябре 1969 года там взорвался один цех. Было сто сорок погибших, среди них и наши родители.

– Как ужасно. – Она прижала к себе мою руку. – А вы попали в детский дом.

– Да. Мне было три года, а Инге четыре.

– Ты хоть помнишь своих родителей?

Я сам об этом часто думал. В воспоминаниях остался слабый аромат, размытые очертания фигуры, склонившейся надо мной, прикосновение руки…

– Вообще-то нет. В голове уцелели какие-то картинки, но я не знаю, сколько я сам в них сочинил на основании того, что мне рассказывала Инга. Она-то их помнила.

– А в детском доме было так плохо, что вам пришлось бежать?

– Бежали мы потому, что так распорядилась Инга. Очень просто. Я не знаю точно, почему она приняла такое решение. Тогда я всерьёз думал, что директор детдома хочет нас убить, поэтому надо бежать. Впоследствии она старалась уйти от этой темы. Я думаю, на самом деле она хотела убежать от приставаний старших мальчишек. Должно быть, в детском доме было много изнасилований, потому что директор всё пускал на самотёк. Это значило, что старшие дети тиранили младших, и каждый день превращался в борьбу за выживание. Примерно раз в месяц дня на два – на три Кольстрёму ударяла в голову дурь, и он брался наводить порядок, но это было ещё хуже. Он тогда наказывал всех без разбору, и в ход пускались унизительные и опасные для здоровья вещи, как то: стоять в углу нагишом, есть кухонные отбросы или спать без одеяла.

Я почувствовал, как она напряглась.

– Кольстрем? Так звали директора?

– Да. Руне Кольстрем.

– Руне Кольстрем… А может быть такое, что он написал книгу? О воспитании детей?

Обрывки воспоминаний. Толстая женщина в синем пальто стоит перед дверью дома Кольстрёма и кричит что-то вроде: «Вы в вашей книге так хорошо сказали…»

– Может быть. Но если и написал, вряд ли в ней есть что-то полезное, потому что он ничего не смыслил в воспитании детей. Во всяком случае, в наше время.

– Нет, это, должно быть, очень старая книга. Годов шестидесятых, не позже.

Я лениво подсчитал:

– Но и не раньше. Кольстрёму сейчас, должно быть, под шестьдесят. Если он ещё жив, если его не убил кто-нибудь из мальчишек, на что я, честно признаться, надеялся.

– Может даже быть, что эта книжка стоит у нас в учительской библиотеке. У нас там скопилось жуткое количество всякой устаревшей дряни. Подарок нашего прежнего директора, и пока он жив, эти книги не выбросишь.

Я сонно хрюкнул.

– Ещё бы. Вы же все такие милые, такие благожелательные, тем более к старому директору, который впарил вам свой мусор.

Биргитта дала мне шлепок по руке. Милый и благожелательный шлепок, естественно, и сказала:

– Я не хочу сейчас никаких ссор, ты слышишь?

– Я слышу, – пробормотал я. – А не заснуть ли нам наконец?

Она просто проигнорировала мой вопрос. Как она игнорировала всё, что ей не нравилось.

– А почему вы вообще тогда попали в детский дом? Разве не было какой-нибудь родни, которая взяла бы вас к себе? Ведь тогда семьи были больше; мне трудно представить, что ни у твоего отца, ни у матери не было родных – сестёр там или братьев…

Она с удивительным упорством боролась за то, чтобы представить мир в виде красивого, надёжного и обжитого места.

– В 1987 году, – сказал я, – органы власти углублённо изучали наше семейное положение по поводу моего первого тюремного заключения, а вскоре после этого – ещё раз по поводу замужества Инги. Так что ты спокойно можешь исходить из того, что мы действительно были одни на белом свете.

Биргитта заворочалась под моей тяжелой рукой. Кажется, в ней проснулась охота посплетничать.

– Знаешь, почему я спрашиваю? Я должна тебе это рассказать. Моя подруга Майя – та самая, что работает в отеле, – ну, они с мужем вчера вечером были у меня в гостях. И она рассказала странную историю, которая случилась у них в отеле в начале недели. А ты должен знать, что она из «жаворонков» и по утрам кипит энергией так, что нет удержу. Что для меня, например, немыслимо. Так вот, она во время завтрака невзначай убрала со стола за постояльцем, который просто отошёл к буфету взять себе еще что-нибудь. А ей потом кто-то из их бригады сказал, что постояльца это сильно рассердило. Сама она даже не заметила ничего.

– Вот как? – сказал я, удивляясь, как тесен мир.

– Да, и в тот же день один человек досрочно съехал из отеля, не взяв назад свои деньги: просто положил на стойку карточку-ключ и ушёл, хотя номер был оплачен еще на две ночи. Это заметили только в четверг, представь себе. И все судачили, не тот ли это постоялец, которого обидела Майя, убрав со стола у него из-под носа. И странное в этом то, что фамилия его была Форсберг, как и у тебя. Доктор Форсберг из Гётеборга. И вот я подумала, не родственник ли он тебе, о котором ты даже не подозреваешь?