Однажды осенним утром они с отцом поехали на ярмарку в Балликоннили за мясницким ножом. По дороге увидели толпу мужчин, наблюдавших за тем, как на лугу жеребец лорда Кингскорта, отфыркиваясь и переступая мускулистыми ногами, кроет кобылу. Мужчины, странно посмеиваясь, следили за происходящим. Передавали друг другу трубку. Посмеивались и почти не перебрасывались словом.

В ту ночь ей привиделся раскаленный меч, который вонзается в обнаженное сердце матери Христовой. Мэри проснулась на заре, дрожащая и в поту.

Ее старшая сестра Элиза уже обручилась с симпатичным парнем из Кушатроу, который арендовал землю у озера Барнахаллиа. Мэри Дуэйн спросила, была ли Элиза близка со своим женихом.

— Нет, — ответила сестра. — Мы любуемся цветами.

Как девице не забеременеть, спросила Мэри Дуэйн.

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто из любопытства.

— Хорошо, коли так, врушка. А то матушка задерет тебе подол да взгреет хорошенько: не выросла еще.

— О чем ты?

— Сама знаешь, о чем. Ишь, святая невинность.

— И все-таки — как же?

— Слезь с лошади в Чейплизоде.

— Что?

— Знаешь дорогу из Голуэя в Дублин?

— Да.

— Чейплизод перед самым Дублином.

— Правда?

— Вот и столкни его с лошади в Чейплизоде.

— А.

— Или сама слезь. В зависимости от положения Видимо, география — тоже язык: синтаксис ее сложнее английского.

Иногда она видела обнаженные тела своих братьев. А однажды вечером — и отца, когда он купался в ручье после того, как весь день расчищал от камней участок в горах. Неужели у Дэвида Мерридита такая же бледная вислая кожа, как у ощипанной олуши, и такой же пучок водорослей между ног? А живот у него круглый или плоский, как барабан? Ягодицы мешочком или выпуклые, как два оникса? Как называются прочие части его тела, прикосновение к которым доставляет ему такое наслаждение? И есть ли у них название? Как называются части ее тела, которых касались его руки, и она, дрожа, произносила его имя? Быть может, бессильные поцелуи и вздохи, которыми они обменивались в такие мгновения, тоже своего рода тайный невыразимый язык? Все ли любящие выкрикивают имена друг друга? Элиза и ее жених? Мать и отец? Мать Иисуса и ее муж-плотник: выкрикивали ли они священные имена друг друга, как Мэри Дуэйн со своим возлюбленным?

Запах скошенной травы напоминал о его теле, от жужжания пчел по телу разливалась истома. В церкви она рассматривала распятие, точно в небе над Коннемарой взошло новое солнце и залило землю разноцветным светом витражных окон. Обнаженный Христос не только свят, но и прекрасен. У него алебастровые бедра и могучие плечи. На его крепких руках вздуваются жилы. Увидишь такого не на кресте, а на рынке в Клифдене — с удовольствием купишь у него комод. Вряд ли тебе удастся остановиться в Чейплизоде. Ты пойдешь до конца. До самого Холихеда. В молитвах и правилах богослужения ей мерещился скрытый смысл. Это мое тело. Слово стало плотью. Я служу Тебе своим телом. Разве так думать грешно? Наверное, да. Бедная Дева Мария выплачет все глаза. Впрочем, ей не привыкать.

Однажды Дэвид Мерридит превратится в усталого старика. Сохранит ли он свою красоту? Или подурнеет, как его тетка? А может, как его отец, станет вспыльчивым старым мерзавцем, снедаемым виной и злобой? Так ее отец говорил об отце Дэвида Мерридита. Негодяй, которого пожирает затаенная ненависть.

Мэри помнила их последнюю встречу перед тем, как Дэвид уехал в Оксфорд, в Новый колледж. (Стоит ли говорить, что Новый колледж был никакой не новый.) Его отец с Томми Джонсом на день отбыли в Клифден. Дома не осталось никого. Он был в их распоряжении. Она выкупалась, переоделась в чистое, повязала волосы лентой. Она шагала по алее к Кингскорт-Мэнор, и ей казалось, будто желания ее вьются перед ней, точно птичья стая. Она старательно вспоминала карту Ирландии, дорогу из Голуэя в Дублин, повороты, объезды и достопримечательности, которыми можно насладиться по пути.

Дверь ей открыл сам Дэвид Мерридит. Он только вернулся от портного из Голуэя, и костюм переменил его до неузнаваемости. Академическая шапочка, длинная черная мантия, кремовый галстук-бабочка, изумрудный жилет с фарфоровыми пуговицами. Такая одежда называется «парадной». Казалось, все в его жизни непременно имеет название.

— Я сегодня не хочу гулять, Мэри.

— А поцеловать меня хочешь?

— С удовольствием. Но лучше не стоит.

— Не сумеешь себя воздержать?

— Что?

— Ты вулкан кипящих страстей. Я знаю.

Он коснулся ее лица, погладил по скуле.

— Я бы никогда не сумел причинить тебе зло, Мэри.

Она поцеловала кончики его пальцев. Она видела, как он волнуется.

— Что в этом плохого, если мы любим друг друга? Мы будем осторожными.

— Осторожными?

Она медленно провела губами по краешку его губ — так, как ему нравилось.

— Я знаю, как быть осторожной. Все будет хорошо. Не бойся.

Но он отстранился, бледный от волнения, и медленно, точно во сне, пересек комнату. Открыл крышку рояля. Закрыл. Стал передвигать украшения на буфете.

— Что случилось?

Над его головой вилась пчела. Он отмахнулся от нее.

— Мы с тобой давно знаем друг друга, правда, Мэри.

— С тысяча триста восемьдесят второго года, — пошутила она, но он не засмеялся. — Что с тобой, Дэвид? В чем дело?

— Отец сказал: «Чтобы я больше тебя с ней не видел».

— Почему?

— Сказал, таков мой долг.

— Какое отношение долг имеет к нашей дружбе?

— Ты не понимаешь. Он говорит, это мой долг. А если я не соглашусь, он вышлет твою семью.