Далее несколько действий произошли практически одновременно. В связи с этим, те, кто их произвели, не смогли уделить должного внимания тому, что предпринимали в это же самое время другие. И это привело в итоге к тому, что большинство, сосредоточившись на своем, упустило из виду иное.

Кимычев, пятившийся куда-то в сторону от тела Крохоборова с налитыми кровью глазами, коварно смотревшими через узкую щелку, наткнулся на цыган. Последние после многочисленных объятий с Пастушковым и друг с другом, обратили внимание на Кимычева. Находясь в прекрасном расположении духа после пройденного очередного курса о конокрадстве, они увидели незнакомого им человека в тюбетейке. При этом цыгане тут же приняли его за своего и стали обниматься и с ним, приглашая присоединиться к ним для продолжения их праздника.

Кимычев, восточная смекалка которого вовремя подсказала ему, что появился шанс избежать лютого гнева от полумертвого, но, еще шевелившегося, разъяренного тела Крохоборова, сел с ними в кибитку. Пастушков, который не хотел пропускать заключительную фазу отмечания столь значимого события, тоже решил ехать с ними, но ему необходимо было куда-то пристроить коня. Он поначалу намеревался попросить Дюймовочкину, с любовью и нежностью смотревшую на рыжее животное с огромной головой, позаботиться о нем. Но Газопроводов, уловивший мысль почтальона в его взгляде, был абсолютно убежден, что в их квартире не хватало не только тела Крохоборова, но и коня, а так был бы полный комплект, сразу поставил условие: или Крохоборов или конь.

И в тот момент, когда доброе сердце Дюймовочкиной, сопровождаемой ласковым взглядом со стороны Минометкиной и особенно глубоким вздохом со стороны тети с очень больной головой, стало терзаться в выборе между Крохоборовым и конем, буфетчик, понимая, что у него не было выхода, тоже мяукнул.

– Нет, ну этого котенка надо найти, покормить и приласкать, – нежно сказала Дюймовочкина.

– Этого тоже вряд ли, – снова усмехнулся Братанов. – Если только пару котлет ему пожарить.

При слове «котлет» у Крохоборова снова кольнуло в желудке. Это привело к тому, что он перестал мяукать, но стал дрыгать ногами. Причем, один ботинок у него расшнуровался при этом. И Крохоборов, поглядывая на него сквозь щелку, на какое-то время даже задумался, зашнуровать или продолжать дрыгать. В итоге выбрал последнее.

Дюймовочкина с тоской бросила заключительный ласковый взгляд в сторону коня, который, как ей показалось, грустно улыбнулся в ответ. А потом обреченно посмотрела в сторону бившегося в каких-то неестественных конвульсиях Крохоборова и кивнула Газопроводову. Антресолькин и Братанов вызвались помочь транспортировать Крохоборова к ним в квартиру.

Минометкина, твердо решив для себя ни в коем случае не оставаться наедине с Кимычевым совершенно не обратила внимание на все эти действия с цыганами. И на вопрос тети Крохоборова, что делать с этим (при этом та чуть кивнула своей больной головой в сторону лежавшего на лавочке Дяди Лёни), выразила полную готовность поухаживать за ним.

Дядя Лёня, практически отчаявшись и понимая, что теперь его точно зарежет Бандюганов, в момент, когда услышал информацию о том, что его судьбу направили по скорректированной траектории, хотел даже заплакать от радости, но опять мяукнул. Дюймовочкина уже из подъезда в третий раз озаботилась судьбой котенка, на что Братанов, успокаивая ее, сообщил, что котенок в данный момент находился в таких нежных руках, что им всем еще можно было ему позавидовать.

Пастушков, решая проблему с конем, остался перед сложным выбором, кому его в конце концов доверить, Бандюганову или Пятницыну, все-таки выбрал первого. У Пятницына до полуночи был самогипноз, а конь тоже, как говорится, человек, и хотел не только жить, но и кушать. Пятницын даже в состоянии самогипноза мог его напоить. Но вот накормить вряд ли.

Бандюганов думал с минуту, но принял предложение как-то пристроить коня. Разумеется, в свои криминальные схемы, запланированные на ночь. Поэтому, поцеловав коня в губы, Пастушков заскочил в кибитку, аккуратно положив тяжелую руку на плечо Кимычеву, у которого из-за этого тюбетейка сползла окончательно и полностью закрыла лицо. И цыгане тронулись.

Внезапно большинство из тех, кто был во дворе еще несколько минут назад, отправились по разным направлениям. Тетя Крохоборова, тяжело вздыхая, вслух высказывалась о своей непростой жизни находившемуся в глубоком самогипнозе Пятницыну, а двое интеллектуалов Правдорубов и Аналитиков, сидевших в отдалении, совместно думали каждый о своем.

Крохоборова, как тяжело раненного, доставили в квартиру Газопроводова и Дюймовочкиной. Его появлению больше всех обрадовался сверчок, который высунул голову из коробки и, улыбаясь, посмотрел на заносимое в квартиру неподвижное, но не до конца безнадежное, тело. Но так как сверчок опасался чайку, то голову высунул ровно наполовину, чтобы не привлекать внимание. Из-за его подмышки на вновь пришедшую делегацию с существенными запасами крови внутри, облизываясь, поглядывал комар, но высунуть голову не решался по причине своего длинного носа. Из-за которого мог быть легко обнаружен ужасной птицей, неожиданно поселившейся в их квартире.

Попугайчик, после появления чайки ограничивший свое хождение по столу небольшим уголком, заставленным кружками и стаканами, в надежде, что грозная птица не решится бить хозяйскую посуду для того, чтобы его уволочь, довольно безучастно отнесся к появлению большого количества гостей. Хотя, когда Газопроводов пригласил всех за стол, чтобы что называется на ход ноги, попугайчик вздрогнул и попытался поплотнее укрыться за баррикадой из стаканов и кружек, понимая, что в любой момент его могли позвать.