Сразу было ясно, что нам придется сражаться на двух фронтах — на севере и юге. На севере мы были должны защищать Рим от Помпедия Силона и его марсов; на юге было необходимо удерживать самнитов от вторжения в богатую территорию Кампаньи, которая снабжала нас по большей части зерном и давала значительный доход от арендных плат владельцев сельских угодий.

«Казна, — говорил Марий, — опасно тоща».

Подобная перспектива сулит мало хорошего. Два консула почти не имели опыта командования.

Последовали центуриатные комиции и бесконечные обсуждения. Наконец было решено, что мы с Марием возьмем шесть легионов на северный фронт, чтобы сдерживать наступление марсов. Нам дали неделю, чтобы ввести наши отряды в боевые действия.

В то самое время Сцевола сделал мне намек о том, почему меня послали служить с Марием. Полководцев не хватало, и выбор, самой собой разумеется, пал на Мария как на главнокомандующего; но Сцевола довольно ясно дал понять, что, если бы не критическое положение, ничто не смогло бы заставить ни ту ни другую партию наделять старика такими полномочиями.

— Вне поля битвы, — говорил Сцевола, — Марий совершенно ненадежен. Ты должен это понимать. А теперь, возможно, яснее, чем когда-либо. Он — скопище жестоких и неосуществленных амбиций. Возможно, только ты можешь справиться с ним. Я слышал, говорят, что в награду за свои услуги он ожидает должность консула в седьмой раз. Наверняка в день его рождения было знамение — семь воронов уселись на его колыбель, или что-то в равной степени невероятное, и теперь он думает, что настало его время.

— Понимаю, — сказал я. — Какая досада для всех, что он до такой степени обязателен.

Сцевола предпочел проигнорировать мой тон.

— Никто не предложит Марию консульство — по крайней мере, с благословения богов, никто не будет в состоянии дать его ему. Мы, определенно, никогда не мечтали об этом, несмотря на его прошлые заслуги. Да и, как я полагаю, наши деловые друзья тоже. Они не забыли его неудачу с Сатурнином. Марий еще сочтет себя обиженным человеком.

— Разве это имеет значение?

— Вполне возможно. Не забывай, Марий родился в Арпине [81] . Он был крестьянином всю свою жизнь. Я полагаю, что он связан какими-нибудь родственными связями с предводителем марсов Помпедием Силоном. Ты понял, к чему я клоню?

— Еще бы! Но я уверен, что ты ошибаешься. Марий никогда не станет предателем, не такой он человек. Как у всякого выскочки, у него страстное желание приобщиться к аристократии. Он сильнее придерживается традиций, чем ты, Сцевола…

— Будем надеяться. Но я думаю, нам всем было бы гораздо спокойнее, если бы вы по-прежнему находились в размолвке. Пожалуйста, не думай, что осторожное сообщение в Рим — конечно, в случае крайней необходимости — будет воспринято как тень, брошенная на твою лояльность. Ситуация отчаянная. Мы не можем позволить себе пойти на риск. И конечно… — он улыбнулся своей ласковой улыбкой, — мы сильно заинтересованы в содействии в твоем продвижении по службе. Я уверен, ты понимаешь.

Я все прекрасно понимал.

Неделю спустя мы с Марием скакали на север во главе наших отрядов, весенний солнечный свет вспыхивал на наших панцирях, первые зеленые побеги пшеницы показались в бороздах. Крестьяне, гнущие спину на своих отрезках, разгибались и смотрели нам вслед с тупым безразличием. Еще некоторое время, во всяком случае, продолжалась неспешная, терпеливая работа в полях и на виноградниках.

Я думал о своей жене и дочери, оставленных в одиночестве теперь в высоких мраморных покоях белого дома на Палатине. Наше расставание было торжественным и официальным: традиция, как всегда, предлагала формулу, которая могла бы перекинуть мостик и в самой невыносимой ситуации. Но ситуация осталась неразрешенной и неразрешимой. Я покачал головой и поскакал легким галопом вперед, пока не догнал Мария, а потом поехал с ним бок о бок. Воздух был холоден и чист, перед нами расстилались невысокие холмы и отвесные ущелья кантонов марсов. Марий повернулся в седле, приземистый и неуклюжий, и оскалился, словно пес, почуявший вепря.

Нравится мне или нет, но начавшаяся война породила между нами некое любопытное товарищество. Длинные месяцы, которые мы провели в Нумидии и Галлии, не прошли без следа; они не имели ничего общего с Римом и его мучительными проблемами, они существовали как нечто обособленное.

«Возможно, и есть ответ, — размышлял я, — разделять целеустремленную преданность Мария действию».

Я ответил ему веселой улыбкой. Но я не забыл последних слов Сцеволы.

Моя память, проигрывая это время уныния, вспоминает лишь отдельные картины, живые моменты радости или отчаяния. Я помню, как стоял однажды с Марием на берегу реки Лирис [82] холодным октябрьским утром, наблюдая за тем, как посиневшие окровавленные тела римских легионеров плывут по течению. Полководец, какой-то неопытный консул, вступил в сражение вверх по реке во главе неподготовленных рекрутов вопреки совету Мария. Он обладал всем горячим энтузиазмом штатского человека. Плывущие сейчас мимо меня были те, кого он вел через реку, но сколько из них достигли противоположного берега живыми?