– К тому, что я ещё не решил, что именно с тобой делать, – лукаво скалясь, отозвался Рамиф и сделал решающий ход. – Шах и мат.

– Ну так позови, когда определишься, – пожал плечами вор и отодвинулся от стола, прикидывая, удалось ли ликёру хоть немного унять боль.

– Я думал, ты мне в этом поможешь. Убедишь, что с тобой есть смысл возиться, – пояснил рыжий, самодовольно улыбаясь.

– Я сегодня уже рискнул, теперь твоя очередь, – не остался в долгу Роваджи. Дерзость – единственное, что он всегда мог себе позволить. – Скажу тебе то же, что собирался сказать главарю какой-нибудь банды, – он неспешно поднялся и отсалютовал сиду роскошным бокалом. – Характер у меня скверный, рекомендаций нет. Людей убивать не люблю, хотя случалось. Работать тоже не люблю, но приходится, чтобы обедать. Неплохо ориентируюсь в лесу и в горах, так что не знаю на кой хрен я тебе сдался в городе. Всё, чем владею, сейчас на мне. Говорю на двух языках. На них же пишу и читаю. Смыслю в картах, и это не про азартные игры. Играть тоже умею во всякое, но чаще проигрываю. Больше мне нечего тебе предложить. Хотя, погоди. Я неплохо вру, но тем ценнее моя честность. И правда в том, что я не собираюсь на тебя работать.

Рамиф слушал, иногда поигрывая бровями. Будь на его месте главарь какой-нибудь банды, то смеялся бы в голос или уже давно велел бы вышвырнуть паяца взашей.

– Очень и очень жаль, – сообщил он, когда повисла тишина. – Я, пожалуй, смог бы выносить твой характер. Однако, ты прав, достоинств у тебя маловато. К тому же я не люблю, когда мне бросают вызов. Для этого нужно представлять из себя нечто большее.

– Ну тогда будем заканчивать, – предложил вор, ставя на стол полный бокал.

Ему оставалось лишь отпустить, но вместо этого он резко плеснул содержимым в лицо собеседника. Рыжий схватился за глаза и зарычал проклятия. Большего и не требовалось. Колдуя, он всегда смотрел на шахматные фигуры и шевелил пальцами, а значит теперь не мог воспользоваться коварными чарами.

Роваджи в два счёта очутился у окна и вылез наружу.

Ветер и высота. Провалы улиц казались бездонной бездной, но пухлая луна озаряла длинные крыши, которые тянулись по всему Синебару, соединяясь перекинутыми досками и мостками. Тут-то и пригодились главные таланты. Ночь укрывала от посторонних глаз, а ноги уносили прочь, взбегая по карнизам и перепрыгивая переулки. Ничто не окрыляет сильнее свободы.

Куда теперь? Санси далеко, но к Лорти проситься уже не надо: вор не раздобыл серебряные ножницы, но спёр кое-что получше – золотые, с камнями, да ещё и волшебные. Везение? Роваджи не верил в удачу, но вернул себе нахальную надежду, что и сам как-нибудь проживёт.

– Эй, Халасатец! – окликнули снизу.

Забавное дело, но в Халасате – в стране дождей, бистов и разноцветных стёкол – Ро называли алорцем. Там он был единственным светлым пятном среди смуглых мальчишек. Белобрысую макушку легко было заметить в толпе каштановых, чернявых и красных, не говоря уже о мохнатых и рогатых. Теперь его часто дразнили халасатцем, но то было самым безобидным из прозвищ. Ничего оскорбительного Ро в нём не находил. Это же не «чужак», «полукровка», «получеловек» или «выродок». Даже собственное имя в его естественном сокращении звучало на алоре, как насмешка. Бродяга. Тот, кто всё время в пути.

– Ты зачем туда забрался? У тебя в роду были кошки?

Седьмая казарма отличалась от остальных лишь угловым расположением, и с неё открывался неплохой вид на тянущийся вдоль горизонта Багровый хребет. Однако Ро прельщало вовсе не зрелище, а лёгкое возбуждение и головокружение, которые он испытывал на высоте. Непередаваемое ощущение. Ещё в Ангре он мог часами стоять на мосту, вглядываясь в тёмную речную воду, проносящую мусор из порта. В такие моменты всё вокруг замирало, а внутри разрасталась невозможная лёгкость. Похожее чувство возникает, когда плывёшь на спине и делаешь глубокий вдох. Тогда вода сама выталкивает тебя на поверхность, будто ты полый и невесомый.

Однако теперь, вырванный из отрешённости, Ро не мог не видеть красноватые горы. Они простирались от побережья до побережья, перечёркивая континент и отделяя его центральную часть от восточной, оставив одну единственную лазейку – ущелье Эльм’хорн. Но оно было севернее – в стране гроз, а здесь – в Алуаре – перебраться через хребет не представлялось возможным. Как и покинуть незамеченным территорию кадетских корпусов. Смотровые вышки, две линии стен и несколько миль полей в округе.

– Ты отлыниваешь от работы или вздумал сбежать?

Ни то, ни другое. Ро прекрасно понимал, чем это чревато. За безделье могут отругать, но скорее распорядятся всыпать розг и нагрузят работой, а за побег дадут плетей. Исполосуют так, что на год вперёд передумаешь. Ро испытал это на собственной шкуре, и никто не посмотрел, что ему тогда было одиннадцать. С тех пор он сделался осторожнее, но всё равно регулярно подвергался побоям. Розги – любимое наказание надзирателей. Учителя обычно руки не марали, а сразу жаловались офицерам. Офицеры, исполняющие обязанности наставников, командиров и отцов, придумывали методы поизящнее. Например, карцер на сутки-двое. Или лишить обеда-ужина и заставить стоять у позорного столба в столовой, пока остальные набивают животы. Или отослать чистить конюшни. Или наматывать круги вокруг казармы, пока солнце не сядет или не взойдёт.

Наказать могли за малейшее пятнышко на форме или за плохо заправленную постель. За отставание на занятиях, за случайную оговорку при чтении молитвы. За последнее сразу велели ступать в умывальную, где у надзирателей имелись наготове свежие розги. От пяти до десяти ударов. За особо тяжкие проступки давали тридцать. Однажды Ро получил шестьдесят всего лишь за то, что в сердцах выпалил халасатское «Ликий подери!» вместо богоугодного «О, Коллас!». Хуже всего доставалось за драки. Поймавший нарушителей офицер мог запросто отдубасить воспитанников лично, приговаривая, что «братья» так себя не ведут.