Господи, как же хочется жрать! Неужто это теперь мой крест по жизни во всех реальностях, невзирая на носителей? Такое впечатление, что за сегодняшнюю ночь я снова поспособствовал уничтожению эскадрона чёрных гусар, заколол дюжину-две прусаков, да ещё и намотал вёрст пятьдесят пёхом с тяжёлым грузом за плечами.

Пробуждение вышло стремительным: я вскочил в чём мать родила из-под тёплого сенного покрывала, заботливо накрытого шинелью. Ольги не было. Совсем. Ни следа. Даже запах карболки выветрился.

Судя по сереющему на востоке небу, рассвет не заставит себя долго ждать. Чертыхаясь и поминутно ныряя в развороченный стог, я довольно быстро отыскал детали своей одежды и амуниции. Последним был найден свёрток с подарком сапёров, предусмотрительно подвешенный на торчащий в опорном столбе гвоздь.

Уже подходя к войсковому лагерю, раскинувшемуся вокруг госпиталя, невольно залюбовался гигантской раскорячившейся медузой тумана, слоями переползавшего в распадок с холмов и истаивающего в низинах, там и тут оголяя колючие ветки зарослей густого кустарника, торчащие корявыми пальцами на фоне белых клубов.

— Стой, хто идёт?! — неожиданно остановил меня окрик.

Что ж, вполне ожидаемо, проверим, не накосорезил ли бывший сослуживец.

— Ефрейтор Пронькин! Горемыкин должен был предупредить. Пароль «Пушка»! — не удержался я от шутки. Минувшая ночь заставила душу петь на все лады.

— Остряк… Другой пароль! Иди уж, гулёна. Побудка скоро. Приказ вышел, госпиталь эвакуируют, ещё с ночи бардак зарядили.

— Спасибо, браток. А до меня тут никто не проходил?

— Так я Горемыкина только час назад как сменил. Никого не было, вроде, — почесал затылок солдат.

— Ладно, бывай, не кашляй, — подмигнул я часовому, и вправду имеющему простуженный вид.

Нда-а, а в расположении госпиталя и правда кипела работа. Вернее, от госпиталя на месте едва пробивающейся слегка примятой весенней травки, остались груды ящиков, сложенные палатки и горы тюков из старых больничных простынь.

Получается, я почти всё проспал. Лежачие пациенты скорым маршем грузились на весь имеющийся гужевой транспорт, для отправки к стоящему в четырёх верстах львовскому эшелону. Слово «эвакуация» на разные лады звучало отовсюду.

Всё это мне в перерывах между руганью и понуканием взмыленных санитаров поведал Вяземский, на которого я наткнулся посреди всего этого вавилонского столпотворения. На попытку узнать, где Ольга, Илья Ильич лишь досадно махнул рукой.

— Всех сестёр милосердия я ещё затемно отправил с самыми тяжёлыми к поезду, чтобы обустроить и проконтролировать приём остальных. Да и целее будут. Австриец обнаглел, как прусская подмога подоспела. Ольгу Александровну видел мельком. Сам видишь, Гаврила, аврал…

— Кстати, а чего спешка-то такая?

— По слухам, немцы ночью попытались повторно прорвать оборону, но уже на севере отсюда, в верстах тридцати. Им удалось дойти до третьей линии окопов. Не успели дивизии к ночи толком окопаться. Пришлось резервы вводить прямо с колёс. Слухи идут, народу побило…жуть! Ну да это всего лишь слухи. Австрияки же в сумерках четыре батареи передислоцировали и открыли огонь по нашему расположению на левом берегу. Казачки прохлопали. Да и то сказать: растянулись по фронту, расслабились… Ты разве не слышал канонаду в пятом часу утра?

— Да нет, Иван Ильич, спал крепко, — я попытался скрыть смущение за кашлем. Вот, значит, как? Нехорошо. И с Ольгой толком не попрощался, и, похоже, мы всё глубже в серьёзный замес попадаем.

Я со вздохом поддёрнул левый рукав шинели. Вытатуированный матрикул молчал. Или Смотрящий соврал, или Демиург сейчас на значительно большем расстоянии и «радар» не срабатывает.

— Иван Ильич, мне бы проводить вас до эшелона. В какую подводу пристроиться?

— Да что ты, голубчик? Битком же… давай уж здесь попрощаемся. Тебя всё равно твои санитары искали. Вам срочно на тот берег в батальон нужно. С часу на час могут дать приказ о передислокации. Так и в дезертиры угодить недолго!

— Нда-а-а, проблема…

Мои растерянные метания прервал рыжий Семён.

— Гавр, хорошо, что ты ещё здесь! Держи, записка тебе, — он сунул мне свёрнутый вчетверо листок и унёсся, не дождавшись вопросов. Развернув записку, я прочёл строчки, написанные торопливой рукой баронессы:

«Гавр, прости, не попрощалась. Да и к лучшему. Береги себя. Вряд ли свидимся. Ни о чём не жалею. И ты ни о чём не жалей! Буду ждать встречи в любом из миров. Храни тебя Господь! Ольга Вревская…»

Подпись девчачья с вычурной завитушкой, напомнившей мне чёрный непослушный локон, который она постоянно заправляла за ухо. Эх, Евгеньевна, короткое у нас было счастье. Но ты права, ни о чём не жалею. Романтическая ночь закончилась не начавшись.