Едва погасла лампа в вагоне, я, проверив завязки броника, открыл дверь наружу и вскарабкался на крышу. Холодный ветер надул пузырями штаны и исподнюю рубаху на рукавах. Энергия так и бурлила во мне, просясь наружу. Мелькнула мысль, что это сказывается подпитка из купленных на станции продуктов. Казалось, звёздное небо подмигивает мне тысячами огней, подбадривая и благословляя.

Ноги сами несли меня вперёд, голые ступни будто сами знали, где правильно ступить, а где оттолкнуться; зрение оперативно подстраивалось под ночной режим, сердце метрономом отсчитывало удары. Я и сам не заметил, как добежал до последнего вагона и тут же повернул обратно. Икры и бёдра налились упругой силой. Сердце рвалось ускорить бег, а голова расчётливо сдерживала бесшабашные порывы души. Теперь и жилет я ощущал, как обычную одежду.

Завершив десятый забег, я вернулся в полумрак тамбура, аккуратно развязал тесёмки и, стараясь не звякнуть пластинами, нырнул в тёплое нутро вагона. Заснул почти мгновенно, с чувством глубокого удовлетворения.

С сегодняшней ночи все последующие события понеслись своей чередой, способности укладывались кирпич за кирпичиком в мой новый психофизический фундамент. Не по дням, а по часам менялся на глазах молодой сирота из Томской губернии, Пронькин Гаврила Никитич. Всё чаще санитары называли меня коротко «Гавр», а Ольга Евгеньевна и вовсе — «герр Пронькин».

Оптимистический прогноз Вяземского быстро добраться до Самары опровергала российская действительность. Ранняя весна и исконно-посконное разгильдяйство оттянули прибытие на целую неделю. То пути ранним паводком размыло, то в тендер загрузили уголь плохого качества.

Тем не менее с божьей помощью, аккурат, как сказал Семён, к Крестопоклонному воскресенью, эшелон с пополнением для Сибирских полков прибыл в славный город Самару.

Если перроны Златоуста и Уфы поразили меня своей пустотой и отсутствием активной жизни, за исключением слоняющихся по службе полицейских, то самарский вокзал был настоящим Вавилоном Самаро-Златоустовской железной дороги.

Помимо нашего эшелона, прибывшего рано утром, здесь уже находилось минимум пять пассажирских составов, два товарных и постоянно гудел маневровый паровоз, растаскивая какие-то вагоны по путям. Нас запустили на ближний к вокзалу путь. На перроне яблоку негде было упасть: настоящий человеческий муравейник. Ярко светило не по-весеннему жаркое солнце.

Мы с Вяземским стояли на перроне у открытой двери санитарного вагона в ожидании вестового от начальника саратовского инвалидного госпиталя, которого коллежскому асессору было приказано ждать поручиком Глинским.

Белые косынки сестёр милосердия трепетали на весеннем ветру, как крылья бабочек, что первыми появляются в полях. Кажется, в детстве мы называли их капустницами. Я с тревогой посматривал то на снующих по своим делам людей, то на закопчённые стены вокзала. Двигающаяся и жужжащая толпа раздражала.

Неожиданно прямо передо мной из неё вынырнула сгорбленная старуха в огромном чёрном выцветшем платке и драном плюшевом полушубке.

— Солдатик! — вцепилась она в обшлага моей потрёпанной шинели, — сынка моего не видал ли? Андрейкой зовут. На войну по осени ушёл — и ни весточки, а? Не видал?

Глаза женщины были пусты и холодны, словно стеклянные шарики, на дне расширенных зрачков застыло безумство отчаяния.

— Простите. Не видал, тётенька. Этот эшелон на фронт едет, вы поспрошайте у других, — только и нашёлся что ответить я от неожиданности.

Женщина, словно, не услышав мой ответ, что-то невнятно и вопросительно забормотала, продолжая дёргать за рукава, потом вдруг отпустила их и сделала шаг назад, растворившись в толпе. Я было дёрнулся вслед, но был остановлен вяземским.

— Не надо, Гаврила, не поможешь ей уже ничем. Ordinarius rabidus.

— Все мы здесь немного того, князь, — вздохнул я.

— Ох, не нравится мне твой настрой, Пронькин, — Вяземский тронул за плечо стоявшую рядом Вревскую, — Ольга Евгеньевна, сумки санитарные все собраны?

— Не переживайте, Иван Ильич. Если чего не будет хватать, Семёна пошлём. Всё уж обговорено. Наши вагоны скоро на запасной путь отгонят. Так что мы готовы. Знать бы ещё к чему. Глинский ведь так и не сказал?

— Нет, душенька. Этот солдафон просто вызвал меня и приказал быть готовым всему личному составу лазарета к выезду в город, в распоряжение начальника госпиталя. Вот и ждём.

Вестового пришлось ждать не менее получаса. Явился пехотный фельдфебель с двумя станционным жандармами.

— Вашбродь, разрешите осведомиться? — несколько не по уставу обратился к Вяземскому высокий худой усач в полевой форме и укороченной шинели.

— Осведомляйся, братец.

— Вы будете начальник передвижного лазарета военный врач РОКК Вяземский?