Ну, тогда, может, поприседать пару сотен раз? Глядишь, полегчает!

Что и делаю теперь.

Но лучше от физической разминки почему-то не становится, разве что пространство сжимается в одну точку, точней в одну лишь тумбочку, на которую я беспардонно усаживаюсь, свесив ноги. Но знобить, кажется, стало чуть меньше, на лбу выступает непривычная испарина, хотя что там каких-то сто – двести приседаний для здорового молодого организма.

Здорового ли?

Стоп! Так может, я просто…

Голова после воцарения на трон-тумбочку почему-то ещё больше клонится вниз. Ах, как хочется куда-нибудь – всё равно куда! – упасть. Пусть даже прямо на пол, то есть на палубу, конечно, как принято говорить у нас в училище, что, кажется, в итоге и делаю, окончательно теряя понимание происходящего. Помню: в последний момент из последних сил непроизвольно жмусь к входным дверям вплотную, дабы намертво заблокировать собой входной проём.

Одним словом, зайти в спящую согласно распорядку дня роту незамеченным для дневального, то есть меня, пусть и потерявшего на какое-то время контроль над ситуацией, всё равно будет непросто.

Это сейчас главное, всё остальное потом…

Возвращаюсь из забытья разом, моментом!

Слышу разрозненные, пока ещё немногочисленные шлепки тяжёлых «гадов» по старинным каменным ступенькам лестницы за намертво охраняемыми мной входными дверьми, к которым по-прежнему прижимаюсь головой.

Глаза тут же находят часы над ней, где безжалостные стрелки равнодушно указывают на пять минут восьмого.

Проспал.

Рота проспала на целых пять минут.

Не задумываюсь, вскакиваю и громко, что есть мощи в пересохшем горящем горле, кричу положенное для дневального в этот час:

– Рота, подъём! – И далее не по уставу: – Всем срочное построение на зарядку!

На лестнице уже вовсю слышен дружный топот нахимовцев других рот с нижних этажей нашего здания, спешно спускающихся вниз на улицу для утреннего пятикилометрового кросса по набережным самого красивого города мира. У нас же пока лишь слышны первые хриплые голоса старшин классов-взводов, привычно подхвативших команду дневального на побудку и выход на построение. Тут подгонять никого не нужно: отделения во взводах негласно постоянно соревнуются в скорости выхода на построение друг с другом – это интересно, забавляет! – а взводы с взводами, роты с ротами. Но наша рота сегодня, похоже, вне конкуренции со своими соперницами на курсе. Впрочем, меня это сейчас совсем не волнует: снова с огромным трудом фокусируюсь на тумбочке, – последние телодвижения отнимают накопленные на палубе силы! – бойко выбегающие в коридор товарищи расплываются, не позволяя отыскать среди них своих сменщиков.

– А ты почему ещё здесь? – неожиданно слышу позади себя голос Илюшки. – Твоя ж смена уже как два час назад завершилась.

– Да, наверно, но я, кажется, проспал, – поворачиваюсь на голос. – Как-то незаметно отключился…

– О! Да у тебя глаза, кажется, красные и мутные, – беспокоится товарищ. – Ты, дружище, часом не заболел? Чего молчал-то, когда я тебя будил? Срочно мерь температуру и в санчасть.

– Где я тебе тут градусник возьму? – бурчу под нос по инерции недовольно.

– Как где? – дивится моей непонятливости. – В тумбочке, в аптечке.

Точно.

Я же стою на волшебной тумбочке, где имеется всё, на все случаи жизни. Как я мог это забыть?

Илюшка живо забирается в неё, – спасибо ему! – быстрыми уверенными движениями находит аптечку, достаёт градусник и, не обращая внимания на моё вялое сопротивление, суёт мне его под мышку.

Что дальше?

Всё просто: мой командир отделения Димка Сончик, срочно вызванный Ильёй из кубрика, подменяет меня на тумбочке. Далее мой дружок Серёжка Рябинский по команде старшины класса, Андрея Горбунова, так же не глядя на мои глупые сопротивления, срочно доставляет меня в изолятор, где скажет дежурной медсестре, что у меня температура в районе сорока. А ещё через час спецмашина доставит меня в госпиталь, где я получу первую дозу незабвенного пенициллина, но это уже будет другая, не менее увлекательная небылица о знакомстве с грозой всех местных обитателей, сердитой и хромой медсестрой Лариской…

Город-герой Ленинград.

Уже точно первое сентября 1980 года.

Рассвет.

Позднее утро.

Всё ещё первое сентября 1980 года.

Город-герой Ленинград, старинный, середины девятнадцатого века, особняк княгини Шаховой на Фонтанке, первый этаж – приёмный покой.

– И откуда это к нам такого… – запинается, – маленького привезли? – откуда-то издалека доходит до него хмурый, несколько хриплый, по-видимому немолодой, какой-то безликий, кажется женский, голос.

– Так это ж, – отзывается другой, звонкий молодой девичий, – полчаса как уже нахимовца в полубреду привезли.

– Вот как? И что с ним?

– Да всё как у всех, видимо, в начале осени.

– Острый респираторный падёж вчерашних новобранцев-абитуриентов?