– Не подходящая у тебя фактура. – Самое откровенное, что ему на ухо прошептали благожелательно в его сторону настроенные люди, кто промолчать никогда не может, когда попирается истина и когда их язык развязывается после посещения буфета, где столько всего способствует быть честным и откровенным к этому миру за сценической рампой театра, куда всем своим девственным романтизмом и не разочарованной печальным опытом жизни душой стремился Адам. А на этом его пути, как оказывается столько препятствий и преград стояло, никогда бы он не подумал, что в лице других людей, особенно в лице самых талантливых и уважаемых в этой профессии, что сам по себе начнёшь заикаться, когда тебя попросят обосновать свои претензии на своё место в этой профессии.

– Мы пока что классический театр, и не ставим столь прогрессивные постановки. – Самое мягкое, что услышал Адам в ответ на своё заикание в приёмной комиссии со стороны художественного руководителя Анатоля Зазнавского. Чей эстетически выдающийся и честно сказать, не для классического и традиционного времени внешний декор, будет более точно что ли сказать, сказал бы ему Адам: не сильно гармонировал с временем классического понимания вещей вас окружающих. И только природная скромность и в некотором роде расчёт на своё здравомыслие – не стоит лезть на рожон, указывая заслуженным всё-таки деятелям искусства, куда оно движется, ты пока что без роду и без племени для клуба избранников Мельпомены – удержало Адама от выражения правды.

А вот от лёгкого головокружения и пошатывания на месте, как следствия этого умопомрачения, с попыткой потерять окончательно равновесие, то от этого Адам себя вначале не сильно уберёг, но в итоге всё же справился, подпёртый ироничными взглядами приёмной комиссии, и не такое на вот таких приёмах видевших, и их не только ничем не удивишь, а лучше не стоит тут придуриваться, пытаясь сыграть на их чувствах милосердия. И если вы, мил человек, до сих пор не узнали, а затем не усвоили самую принципиальную и важную для театрального деятеля вещь – он, как врач, совершенно бесчувственен и бессердечен, у него атрофированы все душевные и нервные окончания, а иначе как он сможет без анестезии (здесь всё-таки имеются свои допущения, как раз в буфете) препарировать отвечающие за вашу жизнедеятельность органы чувств – то даже не спрашивается, что вы здесь ещё делаете.

Впрочем, здесь сидят не такие уж человеконенавистнические люди, и они имеют в себе сердце и чувство ответственности. – Не переживайте так, молодой человек. Чтобы уметь вставать, нужно научиться падать. Без этого опыта не поднимешься на ноги. – Смягчая действительность, добавляет эту истину Анатоль Зазнавский.

Но видимо этот Адам, крайне непонимающий простых слов и взглядов человек, и он предельно и категорически зацикленный на себя и на своих хочу человек. И он вместо того, чтобы по отвлечённому в сторону заняться своими делами гениальному кряхтению первого человека в этой комиссии, Анатоля Зазнавского – он когда тоже был таким, как Адам непутёвым и человеческих слов непонимающим претендентом на это место под лучами рампы, мыча в ответ вместо слов проговаривая, но жизнь его побила и подчесала, и теперь он терпеть не мог видеть эту беспросветную простоту и самонадеянность (он видел в ней для себя конкуренцию) – понять, что для него приём закончен и пора, мил человек, освободить своим присутствием пространство для отдыха глаз приёмной комиссии, всего этого сразу не собирается делать без того, чтобы за собой не оставить последнее слово (вот же наглец).

– А как же ружьё? – вот такое вдруг заявляет Адам, в момент всех вогнав в оторопь и напряжение при слове ружьё. Упоминание которого, в наше время радикальных решений и экзальтированного поведения людей, не довольных всем или хотя бы чем-то, не только настораживает, а заставляет отнестись более чем серьёзно к такому заявлению. И первой естественной реакцией членов комиссии было проявление ими крепкой устойчивости сиденья на своих стульях, в подлокотники которых они все одновременно вцепились, в готовности использовать их как рычаги для своего подскока, когда этот опасный человек вынет из-за пазухи упомянутое им ружьё в виде обреза. В сторону нахождения которого сейчас устремились все взгляды людей из комиссии.

Но как бы не пытались рассмотреть в Адаме наличие этого смертоносного оружия люди из комиссии, у них из этого ничего не вышло. А всё потому, что на Адаме кроме рубашки ничего поверх одетого не было, и тогда как-то не совсем ясно, куда он мог спрятать ружьё или же, как второй рабочий вариант, что он имел в виду под словом ружьё. И если это была метафора, то Анатоль Зазнавский хотел бы заметить этому, столь циничному молодому человеку, что в обществе присутствия залуженных деятелей искусств и женского представительства, использовать вот такие метафоры неуместно и в чём-то даже оскорбительно для людей пожилого возраста, кто уже давно не может не только похвастаться наличием в себе этого божественного дара, но просто констатировать факт своей близости к природе физических отношений.

Так же, конечно, не исключается совершенно вариант с наличием вот такого внутреннего запала в каждом из присутствующих в этой комиссии заслуженных работников культуры – без этой внутренней взрывной энергетики практически невозможно добиться такого повсеместного признания у зрительской публики – но тогда было бы крайне практично, если бы вы, молодой человек, не создавали глубокую интригу, сталкивая лбами людей заслуженных и не заслуживших для себя такое откровенное оскорбление, где их пытаются столкнуть друг с другом, сравнив между собой.

И если хотите знать, то любые сравнения неуместны в среде высокоинтеллектуальных и культурных материй. Каждый талант талантлив своей неповторимостью и индивидуальностью. А вы тут пытаетесь подвести всех под одну гребёнку, пустить в тираж этой попыткой сравнить. Нет уж, ответственно вам заявляем. Ничего у вас не выйдет из этой вашей провокации. Все мы несравнимые таланты и гении. А вот с чем мы не сравнимы, то даже не пытайтесь своей новой провокационной издёвкой заставить нас переругаться.