Шрифт:
Мы прошли несколько шагов вперед, и он подвел меня к одному из портретов. На нем была изображена печальная женщина.
– Хорошая работа! – рассеяно сказала я, оглядывая зал, – а пойдем вон тот пейзаж посмотрим.
Я потянула его за рукав в сторону другой картины.
– Погоди! Разве ты ничего не замечаешь?
– Нет, – искренне ответила я.
– Вглядись, – он подвел меня ближе к портрету, – эта женщина очень похожа на тебя.
Я пригляделась. Сходства, на мой взгляд, было мало.
– Галвин, может, и эта дама и похожа на меня, но лишь в общих чертах. Разрезом глаз, пожалуй. И только, – ответила я.
Я еще раз взглянула на изображенную женщину, на ее нарисованные глаза, которые вовсе не были похожи на мои. И внезапно все поплыло перед глазами.
– Что-то…мне…не…– просипела я и, разом потеряв все силы, упала на пол.
Галвин подбежал и подхватил меня. Голову пронзила тупая, ноющая боль. Глаза заслезились, зрение утратило остроту, а с горла хлынула какая-то жидкость. То ли слюна, то ли кровь. Стало жарко, очень жарко! Мне казалось, я горю, я сгораю изнутри.
Жидкость все текла и текла из моего рта, по шее и груди. А я думала о том, что испортила такое чудесное платье. Все плыло, летело и плясало перед глазами. Все вокруг горело, и я горела. Горела, затапливая своей слюной и кровью свое же платье.
Издалека, подобно отзвукам эха, я услышала голоса. Голос Галвина. Он звал меня по имени, а потом так громко прокричал: «Хранитель!», что головная боль усилилась в сотни раз и разорвалась на мелкие осколки.
Я пыталась сказать Галвину что-то про платье и про то, что меня надо бросить в воду, чтобы потушить огонь во мне. Но язык не слушался, я позабыла все слова, которые когда-либо знала. В голове появлялись разные образы: забрызганное кровью и слюной платье, фонтан с холодной водой, пылающий огонь, женщина на портрете…
Больно…Больно!
И его лицо…
– М…Моран … – кажется, прохрипела я и погрузилась в горячую тьму.
Глава 9
Я плавала в огне и боли. Голова болела. Тело горело. Но будто бы чуть меньше. Иногда я приходила в себя и слышала, как какие-то люди ходят рядом и тихо переговариваются. Глаза я не открывала. Боялась. Что будет больно, и что огонь воспылает с новой силой. В темноте спокойнее. Плыви себе и плыви…Я снова впадала в забытье, а там было еще приятнее…
– Что это может быть? – услышала я чей-то баритон над головой.
– Щетка для волос, – ответил знакомый голос, – она расчесывала ей свои волосы, когда я пришел.
– Жестокий способ. Он приносит жертве страшные муки.
– У нее есть шанс?
И я снова уплыла в темноту и забвение…Изредка тело прорезала боль, меня вновь охватывал огонь и нещадно пожирал.
Порой в пылающую черным огнем темноту проникали чьи-то голоса. Они звали меня, требовали вернуться…Но зачем?
Я плыву в темноте. Мне больно, очень больно. Я умираю…Умираю…
И слова…
– Нет! – чей-то голос врывался во тьму, – открой глаза!
Чей-то властный, чей-то знакомый голос…Я была рада его слышать и не рада. Не открою глаза. Я плыву в темноте…Я хочу умереть, потому что мне больно, и я горю…
Внезапная прохлада пронзила горячую тьму. Голубой свет манил меня издалека, звал, настойчиво и властно…Глаза, голубые, холодные сияли в темноте. Надо идти к ним…Идти к свету, к спасению…
И снова темнота.
А затем яркая вспышка света…Нет, не света, огня! Адского пламени! Я в аду! Я горю! Я слышу, как трещат мои кости, и плавится кожа…
…И чей-то далекий голос, идущий из запредельных глубин, позвал меня по имени. Не властно. Просто позвал. Будто просил. Этот голос…
– М-м-м…Моран… – то ли выдохнула, то ли прохрипела я, – ты спас меня?
И совсем рядом, у самой щеки, его голос, спокойный и твердый:
– Да.
Я улыбнулась. И в этот раз упала в свет.
***
Когда я пришла в сознание, то увидела возле кровати колченогий столик с банками, флаконами, зельями, книгами. Высокий худощавый мужчина в темно-синем одеянии склонился надо мной. Он проверил мой пульс, затем внимательно осмотрел глаза и лицо.
– Хорошо…Хорошо, – бормотал он, – вы меня видите?
Я кивнула и попыталась спросить, сколько была без сознания, но он жестом прервал меня:
– Для начала вам следует немного поесть и выпить это, – он протянул глиняную чашу с каким-то отваром. Я с трудом выпила его, превозмогая головокружение и тошноту. После того, как поела супа и выпила еще какой-то настойки, наконец, почувствовала, что могу говорить.
– Спасибо, – произнесла я слабым голосом. Лекарь скупо улыбнулся, – сколько я пролежала так?