Лира закончила одним духом:

— Да! Если она хорошая…

В его зеленых кошачьих глазах отражалось ее волнение. У нее кружилась голова, будто весь мир поворачивался под ногами.

Если Пыль хорошая… Если ее надо искать, если надо радоваться ей и лелеять ее…

— Мы могли бы пойти за ней, Пан! — сказала она. Это Пантелеймон и хотел услышать.

— Мы могли бы прийти туда раньше него, — договорил он.

Оба умолкли, вдруг осознав огромность задачи. Она подумала о том, как малы они в этой огромной и величественной вселенной, как ничтожно их знание о ее необъятных тайнах.

— Мы сможем, — настаивал Пантелеймон. — Смотри, сколько мы прошли, правда? Мы сможем.

— Мы будем одни. Йорек Бирнисон больше не поможет нам. И Фардер Корам, и Серафина Пеккала, и Ли Скорсби — никто.

— Значит, сами. Неважно. Мы ведь не одни, как…

Она понимала, что он хотел сказать: как Тони Макариос; как одинокие деймоны в Больвангаре; мы — одно существо; нас двое, и мы одно.

— И у нас есть алетиометр, — сказала она. — Да. Мы пойдем туда и будем искать Пыль, а когда найдем, мы поймем, что надо делать.

Тело Роджера лежало у нее на руках. Она бережно опустила его на снег.

— И мы это сделаем, — сказала она.

Лира повернулась. Позади были боль, смерть, страх, впереди — сомнение, опасность и необъятная тайна. Но их было двое.

И Лира со своим деймоном отвернулась от мира, где они родились, подняла глаза к солнцу и взошла на небо.

Уилл потянул мать за руку и сказал:

— Ну пойдем же, пойдем…

Но его мать медлила. Она все еще была напугана. Уилл окинул взглядом узкую улочку и сплошные ряды домиков вдоль нее — перед каждым домиком был крохотный палисадник за оградой из барбарисовых кустов, а лучи заходящего солнца сверкали на оконных стеклах с одной стороны улицы, оставляя другую в тени. Надо было торопиться. Скоро люди поужинают, их дети отправятся на прогулку и будут глазеть на них, обмениваясь замечаниями. Мешкать было опасно, но, как всегда, он мог только уговаривать ее.

— Мам, давай заглянем к миссис Купер, — сказал он. — Смотри, вот ее дом.

— К миссис Купер? — с сомнением откликнулась она.

Но он уже звонил в дверь. Для этого ему пришлось поставить сумку, потому что он не хотел отпускать руку матери. Он понимал, что двенадцатилетний мальчишка, вцепившийся в мамину руку, выглядит странно, однако у него не было выбора.

Дверь отворилась, и на пороге возникла сгорбленная фигура хозяйки — от нее по-прежнему пахло лавандой, как в те времена, когда Уилл приходил к ней брать уроки игры на фортепиано.

— Кто это? Уильям? — произнесла старушка. — Я не видела тебя больше года. Что тебе нужно, милый?

— Пожалуйста, разрешите мне и моей маме войти в дом, — твердо сказал он.

Миссис Купер взглянула на женщину со сбившейся прической и неуверенной улыбкой на устах, а потом на мальчика — в глазах его блестели решимость и отчаяние, губы были плотно сжаты, а подбородок выдвинут вперед. И тут она увидела, что миссис Парри, мать Уилла, подвела тушью только один глаз, забыв о втором. На это не обратила внимания ни она сама, ни ее сын. Что-то было неладно.

— Ну что ж… — сказала она и отступила в сторону, освобождая проход в узком коридоре.

Прежде чем закрыть дверь, Уилл посмотрел в оба конца улицы, и миссис Купер заметила, как крепко миссис Парри держится за руку своего сына и как бережно он направляет ее в гостиную, где стояло пианино (понятно, что других комнат он и не знал); а еще она заметила, что от платья миссис Парри слегка отдает плесенью, словно оно чересчур долго пролежало мокрым в стиральной машине, и подивилась тому, как похожи они оба, когда мать и сын сели на диван и вечернее солнце осветило их выступающие скулы, широко расставленные глаза, прямые черные брови.

— В чем дело, Уильям? — спросила старушка. — Что случилось?

— Моей маме нужно пожить у кого-то несколько дней, — ответил он. — Сейчас я не могу ухаживать за ней дома. Но это не значит, что она больна. Она просто немножко расстроена и взволнована, и у нее мысли путаются. За ней совсем нетрудно присматривать. Ей просто нужен кто-то, кто будет с ней ласков, а лучше вас я никого не смог придумать.

Женщина смотрела на своего сына так, будто не понимала, о чем идет речь, и миссис Купер заметила у нее на щеке синяк. Уилл не сводил глаз с миссис Купер, и на его лице было написано страдание.