– Что он тебе сказал? – спросил он уже во второй раз за день.

– Чтобы мы были осторожны и не шумели. Надо все делать очень-очень тихо.

Малкольм кивнул. Аста скользнула ему под плащ, повертелась немного и высунула нос через горловину, прямо у него под подбородком. Они пошли вдоль монастырской стены, от моста – к садам, где в ту памятную ночь лорд Азриэл гулял со своей дочкой на руках при лунном свете. Малкольму приходилось внимательно смотреть под ноги: за пеленой дождя он не видел дальше своего носа, а под ногами бурлила вода, потоками несущаяся от реки. Неужели Темза все-таки вышла из берегов? Отсюда было не разглядеть, но вывод напрашивался сам.

Наконец, они добрались до огорода, и Аста сказала:

– Вон тот сарай, самый последний. Там и правда свет горит.

И действительно, протерев глаза и снова прикрыв их ладонью на пару секунд, Малкольм увидел тускло мерцающий огонек в окошке дальнего сарая. В том, которое смотрело на реку, а не на монастырь.

Расположение сараев он знал, потому что не раз помогал сестре Марте в саду. Последние два на самом деле были одним большим сараем, разделенным пополам тонкой перегородкой. Двери держались на простых железных крючках. Сестра Марта специально их не запирала: мол, красть тут особо нечего, а с ключом возиться каждый раз неохота.

С величайшей осторожностью, чтобы ни в коем случае не шуметь, Малкольм откинул крючок на двери в сарай, примыкавший к освещенному. Аста уже превратилась в сову, чтобы лучше видеть: в этом сарае сестра Марта держала цветочные горшки, и если бы Малкольм налетел на них в темноте, то грохот поднялся бы такой, что его услышали бы даже сквозь шум непогоды.

Малкольм крался на цыпочках в темноте… а впрочем, было не так уж и темно. Перегородка между этим и соседним сараем была в одну доску толщиной, и кое-где доски покорежились, пропуская слабый желтоватый свет свечи, мерцавшей на сквозняке. Тонкая кровля гудела и ходила ходуном, и Малкольму на миг почудилось, будто он – внутри огромного барабана, который того и гляди лопнет под бешеным напором палочек.

Аккуратно переступив через горшки, Малкольм коснулся ладонями перегородки, прижался ухом к щели. Из соседнего сарая как будто послышался голос… потом другой… и тут Малкольм в ужасе замер, потому что вслед за голосами раздался знакомый ему жуткий звук – тонкий, взлаивающий хохот. Боннвиль был здесь, в каком-то шаге от него, за хлипкой стенкой. Аста превратилась в мотылька и села у другой щели, но Малкольму было не до нее. Почувствовав за перегородкой какое-то движение, он наклонился и заглянул между досками. Жерар Боннвиль и сестра Катарина сжимали друг друга в грубых, неловких объятиях. Монахиня полулежала на груде пустых мешков, и в свете свечи блестели ее голые ноги, а гиена вылизывала ее деймона-мопса – тот перевернулся на спину и извивался от удовольствия…

Малкольм осторожно отступил от перегородки. На это ему еще хватило духа – но едва-едва. Отойдя к противоположной стене, он сел на перевернутый ящик в дальнем углу сарая.

– Ты видел? – прошептала Аста.

– Она ведь должна смотреть за…

– Вот потому-то он – с ней! Он хочет, чтобы она отдала ему Лиру!

Малкольму казалось, что мысли у него в голове кружатся, словно листья на ветру. Он не мог ни на чем сосредоточиться, не мог ни о чем подумать как следует.

– Что будем делать? – спросила Аста.

– Если скажем сестре Бенедикте, она не поверит. Она спросит сестру Катарину, а та скажет, что ничего такого не было и мы все выдумали…

– Но она знает, что это сестра Катарина оставила ставень открытым.

– И знает, что Боннвиль где-то рядом. Но в такое она все равно не поверит. И у нас нет доказательств.

– Пока нет, – уточнила Аста.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, мы ведь знаем, откуда берутся дети, правда?

– О… О! Так, значит…

– Да! Именно этим они и занимаются! И если она забеременеет, такого доказательства хватит даже сестре Бенедикте.

– Но мы все равно не докажем, что ребенок от него, – возразил Малкольм.

– Ну… наверное, нет.

– А он к тому времени уже сбежит.

– С Лирой.

– Ты думаешь, ему нужна именно она?

– Конечно. А ты сомневаешься?

Даже думать об этом, и то было страшно.

– Не сомневаюсь, – вздохнул Малкольм. – Ты права. Ему нужна Лира. Просто я не понимаю, зачем.

– Какая разница, зачем? Может, он хочет кому-то отомстить. Может, хочет убить ее или взять в заложницы. Похитить и потребовать выкуп.

Монахиня за стенкой испустила долгий, высокий стон, полный какого-то непонятного Малкольму чувства. Голос прошел сквозь доски, перекрывая и грохот дождя по крыше, и завывания ветра. Малкольму представилось, как этот странный крик летит куда-то вдаль по ночному небу, и сама луна прячет от него лицо, а совы дрожат от ужаса, сбиваясь со своих воздушных путей.