– Мне – три, – потребовал Ринго.

– Ричи, – попытался вразумить друга Джордж. – Ты забыл, что такое лакунарный тонзиллит?

– А при чем здесь тонзиллит? – возмутился Ринго. – Он вообще инфекционный.

Тем не менее всем показалось, что напоминание об одном из самых обидных моментов жизни – замене его барабанщиком Джимми Николом во время австралийского турне – возымело действие.

– Ладно, пусть будет одно, – с напускной покорностью согласился Старр.

Все обрадованно двинулись вперед и не сразу заметили исчезновение Ринго. А когда бегом вернулись к мороженщице, поняли, что его нужно спасать.

Барабанщик стоял, окруженный горластыми цыганками в пестрых тряпках. Одна из них держала его ладонь в своих унизанных кольцами толстых пальцах и пристально глядела ему в глаза. Загипнотизированный Ринго тоже не отводил взгляда от смуглой накрашенной бабы и уже вытягивал из бумажника пятидесятифунтовую купюру.

– Ай, усатенький, золотой-яхонтовый, мани-мани давай, голд хэнд, ол трус сэй*, – приговаривала она [* Gold hand, all truth say – золотая рука, всю правду сказать (иск. англ.).]. – Ждет тебя дальняя дорога, понял? Ту-ту, лонг вэй* [* Long way – долгий путь (англ.).], – удивляла она приближавшуюся компанию своими языковыми познаниями.

Заметив подходящих людей, цыганка на секунду стушевалась и подалась было в сторону, но, поняв каким-то своим древним чутьем, что неприятностей от потенциальных жертв, кроме, пожалуй, русского с жестким лицом, можно не опасаться, решила переключиться на них. И начала с Пола.

– Ой, лонг лайф*** у тебя будет, красавчик, детки, чилдрен****, живы и здоровы, вери гуд***** яхонтовый мой! Денег будет – куры не клюют… – Бронислав только успевал переводить. – Вай, вай, жаль, жена твоя золотая пораньше к Богу уйдет, но жизнь счастливую вместе прожить успеете.

[*** Long life – долгая жизнь (англ.).

**** Children – дети (англ.).

***** Very good – очень хорошо (англ.).]

Пол, которому и Линду-то в свое время напророчила цыганка, не торгуясь, отдал тридцать фунтов и, слегка загрустив, прижал к себе жену покрепче.

Радуясь подвалившей удаче, цыганка схватила руку Джорджа, всмотрелась в нее, затем взглянула ему в глаза, лицо ее изменилось, потемнело, она попыталась отбросить его кисть, но тот крепко держал ее руку.

– Говори, – твердо сказал он.

Цыганка поняла, что просто так ей не отделаться, и процедила сквозь зубы:

– Хворь у тебя будет, родимый, очень хворь плохая. Еще нож вижу, кнайф бэд******. Головушку свою береги. А больше ничего не скажу. [****** Knife bad – ножик плохо (иск. англ.).]

Сумев наконец вырвать свою руку, она поспешно отступила.

– Что она сказала? – повернулся Джордж к Брониславу.

– Да не обращай внимания, Джордж, обычное цыганское вранье.

– А все-таки?

– Ну, что-то про нож и про болезнь какую-то.

– Мне уже пророчили ножевое ранение, – не успокаивался Джордж.

Тут они услышали крик:

– На дыкх! На пхуч! Джян дэвлэса!* Пшел вон от меня! Оставь, прошу, Иисусом Богом умоляю! – Цыганка махала руками на Джона, и на лице ее читался неподдельный ужас. – Уйди в прах, свят, свят, чур меня, чур!… [* Не смотри! Не спрашивай! Иди с Богом! (цыг.)]

Она сунула руку за пазуху, вытащила выманенные у остальных купюры, бросила их на снег, затем проворно подняла полы своих бесчисленных юбок и быстро-быстро побежала, что-то бормоча товаркам. Те, кидая на Джона полные страха взгляды, поспешили за ней.

Джон растерянно смотрел им вслед, сжимая в руке нетронутые гадалкой деньги. Йоко, трясясь в нервном ознобе, держала его за другую руку.

– Что она сказала тебе? – спросил Джордж. Ответила Йоко:

– Она сказала, что он уже умер.

Вепрев подобрал выброшенные сумасшедшей цыганкой банкноты, и в подавленном состоянии они вернулись во Дворец съездов.

За кулисы прошли через служебный вход.

– Как у вас тут с мерами предосторожности? – спросила Йоко Вепрева. – Может ли кто-то пронести в зал огнестрельное оружие?

– Исключено на сто процентов, – заверил Бронислав. – Тут генеральный секретарь ЦК КПСС чуть не каждый день выступает, а его берегут как зеницу ока. Это ведь центр политической системы, врагов у которой в мире не счесть. Сюда иголку не пронести, не то что пистолет.

– Девяносто восемь с половиной! – вдруг торжествующе воскликнул Ринго, который все это время был очень тихий и о чем-то напряженно думал. – Почти сто футов будет в той елочке! Охренеть можно!

– Непривычно как-то – ни визга, ни оваций, – нахмурился Джон. Он всегда боялся сцены, ужасно нервничал и перед выходом становился неприлично болтливым.