– Конечно, – Артур расправил на груди плед, – ложись.

– Ну, продолжай.

– Мне было восемь, когда я туда приехал, и это была неплохая школа, – она слушала голос Артура, прижавшись ухом к его ребрам, он звучал гулко и мягко. – Там сразу понимаешь, что ты один на один со всем миром, и многое зависит от того, как ты себя ведешь. Там постоянно за все надо было воевать – на словах, взглядом и всем своим видом, ну и просто драться, конечно. Но хуже всего то, что там некого было любить, это добавляло отчаяния, доводило до странных поступков. Родители и брат были далеко, дружить я особо ни с кем не дружил, чаще всего возникшая симпатия натыкалась на предательство или корысть.

Был там один старый учитель, он вел ботанику, а после занятий все время возился в саду и на клумбах. Как-то весной, в первый год моей учебы, когда только вылезли первые цветы, дети налетели на клумбу и посрывали их. Кто-то тут же бросил, кто-то потащил учительницам, а он, когда увидел, закричал: «Что же вы делаете! Они ведь тоже хотят жить!» Жизнь первоцветов и так совсем короткая. Он сел на скамейку, руки у него были все в земле, лежали на коленях, черные и мертвые. Этот его крик и эти руки я долго не мог забыть.

Я часто просыпался раньше других, однажды я увидел, что он что-то сажает под окном. Я наблюдал за ним. Он посмотрел в мою сторону – я спрятался. На следующий день я снова следил за его работой. И вновь скрылся, когда понял, что замечен им, но успел увидеть, что он улыбается. В субботу рано утром я удрал из корпуса через окно в туалете, и когда вышел в сад, увидел, что он, стоя на коленях, пересаживал цветы из принесенного им ящика.

Я молча остановился возле него. Он спросил: «Хотите помочь?» Я сказал, что не умею, но он дал мне в руки комок земли с торчащим из нее ростком, у которого уже был бутон, и велел аккуратно опустить его в ямку. Приминая землю, я сломал листок, и тогда внезапно почувствовал, что сломал живое, такое же живое как я. Раньше я не думал об этом. Наверное, я выглядел очень расстроенным, он потрепал меня по плечу и сказал: «Ничего, в следующий раз будь осторожней». Так мы с ним познакомились, и до лета я тайно помогал ему по утрам, и пытался защитить его питомцев от любителей рвать цветы. Обычно мы просто молчали, иногда он объяснял мне что-то, иногда рассказал такие удивительные вещи о растениях, в которые трудно поверить.

Осенью мы снова встретились. То лето я впервые провел на море. Мне не очень нравилось у родственников отца, но море перекрывало все. Вернуться в школу мне было тяжело. Он это видел и поддерживал меня, как мог, наши с ним разговоры постепенно примирили меня с новым школьным годом. Он рассказывал теперь о том, как осенью одни растения умирают, оставив в земле потомство, а другие готовятся к зимнему сну. Он говорил мне, что осень неизбежно наступает после лета, и нужно иметь мужество принять это раз и навсегда. Он о многих обычных вещах говорил странно. Снова пришла весна, появились первые цветы, и я снова стоял на посту и не разрешал их рвать, меня высмеивали, отпихивали, били, облапошивали – погонишься за кем-то, а в это время другие уже дерут эти беззащитные стебли. Учитель очень переживал за меня, уговаривал не обращать внимания, но я уже не мог. Если прошлой весной мне его хотелось защитить, избавить от огорчений, то теперь я думал и о цветах – каково это, когда тебя вдруг срывают, отрывают тебе голову или руку. Зачем так бездумно губить маленькую жизнь? Так я все воспринимал тогда, я понял, что можно любить и в самом нелюбимом месте.

Однажды рано утром я увидел, как один из старшеклассников собирает букет подснежников. Я вылез из окна и подбежал к нему. «А, страж цветов, – сказал он. – Мне нужен букет для одной женщины». Как раз тогда у нас появилась молодая англичанка и цветы, наверное, предназначались для нее. Я сказал, что он уже довольно сорвал, и что учитель расстроится, потому что их и так совсем мало осталось. Он засмеялся и продолжал рвать цветы. Я ухватился за него и оттащил немного назад. Он ударил меня, я его, началась драка. Скоро мне стало ясно, что он из тех, кто входит в раж, что не остановится, пока его что-то не остановит. Я лежал на земле – лоб к коленям – и старался закрыть руками хотя бы затылок от ударов его ботинок. Наверное, что-то спугнуло его, он вдруг схватил меня и швырнул прямо на клумбу. И мысль о том, что я смял и раздавил последние уцелевшие цветы, меня окончательно добила. Перед моими глазами покачивались маленькие белые головки. Наверное, больше слез, чем тогда, не вытекло из меня за всю жизнь. Встать я не мог, только поднимал голову – она начинала кружиться. Потом подошел учитель. Он запричитал надо мной, словно я умер. Сам он уже не в силах был поднять меня, чтобы отнести в медпункт, во дворе еще мало кто был, поэтому нес меня тот, кто только что побил. Видимо, он испугался, он почти бежал.

– Ужас какой! – Эмма приподнялась и разглядывал Артура, словно ища на нем следы тех побоев.

– Да ничего ужасного, просто сотрясение мозга. Последствия всем заметны, – усмехнулся Артур.

Но девушка даже не улыбнулась.

– Тебя забрали из школы?

– Нет.

– Почему?

– Так было надо. Приехал отец, спросил, сообщать ли маме, я сказал, не нужно, полицию вызывали, потом все утихло. Мы с ним тогда так хорошо поговорили.

– А того наказали?

– Нет.

– Как нет?

– Неважно.

– Расскажи!

– Я не стал говорить, что это он.

– Почему?!

– Так… Представил, что ему светило.

– А что он?

– Когда я очухался, он пришел, его пустили, все же думали, что он меня чуть ли не спасал, таща к врачу. Мне было страшновато – кто знает, что у него на уме, может, он меня сейчас подушкой придушит, чтоб не рассказывал никому. Смешно… Он, правда, тоже трусил, что я все-таки расскажу. Присел ко мне на кровать, поздоровался, сунул мне шоколадку. Не спрашивал ничего, просто ждал. Я сказал, что сдавать его не собираюсь. Сказал, что все думают, что к нам залез какой-то чужой человек, и я попался ему под руку. Он даже извинился, сказал, если что нужно будет – он поможет. Приходил несколько раз, приносил что-то почитать или сладкое. Ну а потом… он в выпускном классе был. Там лето наступило. И я отправился снова на море.

– А учитель?

– Учитель… осенью он часто болел, я приходил к его квартире, меня даже пару раз пускали к нему, я по его просьбе делал какую-то работу в саду, уже немного умел… потом меня пускать перестали, а в конце зимы он умер. Когда снова расцвели его любимые первоцветы, я думал, начну опять всех гонять от них, пусть поживут хоть немного, и он посмотрит на них. Той весной у меня вдруг началась аллергия на цветение, но все равно я сидел рядом с клумбой, постоянно вытирая нос и глаза, и никто не решался подходить… Ты что? Плачешь? Не надо было мне рассказывать…